Евгений Филенко - Блудные братья

— Это был кролик, — сказал Кратов.

— Кролик? — озадаченно переспросила Озма.

— Такой грызун с длинными ушами.

— Лепускулус… э-э… зайчик?

— Нет, — Кратов страдальчески напряг память и во внезапном просветлении воскликнул: — Купикулус Сударыня, вы действуете на меня благотворно. Я начинаю вспоминать студенческую латынь.

— Это не мог быть купикулус, — возразила Озма. — У него был длинный хвост…

— Вы не говорили про хвост! — возмутился Кратов.

— И кролики не урчат… впрочем, не знаю. Но слушайте дальше. Однажды вечером, кажется — под Рождество, — мы всей семьей собрались в гостиной, и дядя Феликс был, и дядя Лукас, которого я почти не знала, и тетушка Эрна… Происходило обычное, незамысловатое рыбацкое веселье. Дядя Феликс быстренько злоупотребил и уснул на диванчике. А все остальные запели «Вириде велум»… «Зеленый парус»… это такая старая рыбацкая баллада, очень длинная, очень заунывная и очень красивая. Я не могла слышать, как они уродуют своим несуразными голосами очаровательную мелодию. Я ушла к себе в комнату, забилась в угол и собралась зареветь. Но пришел пушистик, вспрыгнул ко мне на колени и ткнулся влажным своим носом в мою разбухшую от едва сдерживаемых слез носяру. Это было так смешно и мило, что я сразу расхотела реветь. Больше того, я вдруг обрела невероятную смелость. Как будто это не дядя Феликс, а я перепила какой-нибудь дрянной спиртовой смеси, и мне все море сделалось по колено! «Пойдем покажем им!» — сказала я пушистику. Но он не захотел идти со мной. Спрыгнул с колен и вскарабкался на шкаф, куда всегда прятался, если хотел стать недосягаемым.

— Да, пожалуй, это не кролик, — покивал Кратов.

— Теперь вообразите себе натура-марте, — захихикала Озма. — Очень веселая компания с налитыми кровью глазами и… м-мм… кум персоллисрубикундис…

— Что, что?! — переспросил Кратов.

— Ну, вот такие лица… — она надула щеки, развела ладошки пошире и потешно выпучила глаза. — Большие и красные… Как это сказать литературно? Морды?

— Ну, вряд ли, — сказал Кратов с сомнением. — Может быть, физиономии.

— Так вот, весь этот форум как умеет поет… если так можно назвать… «Вириде велум». И тут с грохотом распахивается дверь, на пороге возникает шестилетняя виргункула… пигалица с выражением крайней решимости на лице и негодующе вопит: «Замолчите все! Что вы делаете? Вы неправильно поете!» Отец мигом нахмурился и собрался уж было прогнать меня черным словом, но незнакомый дядя Лукас остановил его. «Хорошо, пискатрикс… рыбачка, — сказал он, усмехаясь. — Покажи нам, как надо петь правильно». И я спела им «Вириде велум», как нужно было петь. Ведь я десятки раз пела его по ночам пушистику и знала, как правильно… И это был первый раз, когда я пела на людях.

— И чем кончилось?

— Тем, что дядя Феликс проснулся, попытался встать и свалился с дивана, — хихикнула Озма. — Что и разрушило мистический ореол над случившимся. Мама потом говорила, что если бы он не свалился, то она встала бы на колени и начала молиться. А так все обошлось. Отец смахнул слезу и ушел на улицу курить. Тетя Эрна стала бранить дядю Феликса, но без большой злобы. А дядя Лукас лишь обронил: «Не бывать тебе пискатрикс, милая…» И он оказался прав. Через неделю отец отвез меня в Элуценс, на прослушивание в музыкальный колледж. Среди изысканных барышень он выглядел пришельцем из другого мира и страшно смущался, отчего нагрубил всем, кого встретил по дороге, включая директора колледжа. К нему относились снисходительно. А после прослушивания директор пригласил нас к себе домой на обед, и отец уже ему не грубил, а внимал, как дельфийскому оракулу…

— А что же пушистик?

— Он подолгу оставался дома один, потому что я проводила в колледже весь день с утра до вечера. Мне уже не было нужды петь под одеялом. Если собирались родные, то я пела им и «Зеленый парус», и «Пустые трюмы», и «Разрушенный маяк». И уже не сердилась на них, если они смущенно пытались подпевать. И скоро пушистик исчез… К стыду своему, тогда я не слишком горевала. Это сейчас мне невыносимо грустно даже думать об этом, и хочется плакать от одной мысли о своем предательстве. Ведь это пушистик научил меня петь, а я даже не знаю, кто он был. — Озма потерла кулачком покрасневшие глаза. — Все же я самая настоящая де-фектрикс. Никогда не могу сберечь то, что мне дорого. Все, что я люблю, от меня рано или поздно уходит. Пушистик ушел. Единственный человек, с которым я готова была прожить всю жизнь — ушел…

— Расскажите мне про этого негодяя! — потребовал Кратов.

— Это не смешно, Константин.

— А разве я смеюсь? Если так будет продолжаться, я зареву вместе с вами…

— Он появился после одного моего концерта на Титануме. Он был невыносимо красив… В нем было нечеловеческое достоинство. И от него исходила волна детской любви, на которую хотелось ответить. Он подарил мне какие-то удивительные цветы… я таких не видела ни прежде, ни после… они стояли в вазе почти месяц, пока не завяли… и вот это кольцо. — Озма слабо шевельнула безымянным пальцем левой руки. — Он попросил называть его «Шорти», то есть — «коротышка» по-английски, и ничего более не подходящего этому доброму и прекрасному великану нельзя было придумать. Мы провели вместе фантастическую ночь…

— А наутро он исчез, — докончил Кратов.

— Угу. Может быть, это пушистик в человеческом облике приходил меня навестить? Убедиться, что со мной все хорошо?

— Все-таки ваш пушистик был кошкой, — сказал Кратов. — Только это была очень добрая и умная кошка. Все кошки умные, но по-своему, по— кошачьи, отчего мы их не всегда понимаем. Вам встретилось редкое исключение: кошка умная по-человечески.

— На Магии очень мало кошек, — шмыгнула носом Озма. — Я вот сейчас думаю: может быть, это был дорадх?

— Угу, — глубокомысленно промычал Кратов. — Легели мимо эхайны и обронили дорадха… Это была кошка или какой-нибудь местный зверек. Что, у вас не бывает ручных зверьков?

— Отчего же, — сказала Озма. — Ппюмигер, у которого перья растут сквозь чешую. И он ест все, что добрые люди выбрасывают, этакая ходячая система утилизации отходов. Согласитесь, что не очень-то его погладишь по головке. И уж ни за что не пустишь к себе под одеяло!

— Пожалуй, — согласился Кратов. — А вы слыхали про домовых?

Глубокой ночью, когда Озма давно уже утихомирилась в своей спаленке (то есть перестала капризничать, перебирать блюда за небогатым ужином, распевать фривольные песенки на новолате и каждую минуту срываться проведывать дорадха в его стеклянном узилище), когда на черно-бархатном небе над черно-хрустальным океаном разложились узоры чужих созвездий, Кратов на цыпочках прокрался к терминалу и наугад включил один из полутора десятков развлекательных каналов.