Лина Кирилловых - Прямые зеркала

– Нет, нет, – твердила Мона. – Нет, Никушка. Ты девочка. Тебе нельзя смотреть на наказание.

– Но я хочу! – внучка Моны ревела.

Бассейные волокли пластмассовый лежак и переругивались. Галдящий выводок Францески вжал Дэна в стену, и он терпеливо стоял, пропуская, пока последний малыш, ещё нетвёрдо ковыляющий, но уже обёрнутый в чёрно-красный флаг Замкнутости, не просеменил по вытертым плитам. Тепличников оторвали от работы, и они – грязные халаты распахнуты, на руках перчатки – прошествовали мимо, мазнув терпким запахом зелени. Колин, увидев Дэна, отвернулся. Дэн посмотрел ему вслед, уже давно не чувствуя ни злости, ни презрения. Колин лысел. От шеи вниз за ворот у него сбегали старческие пятна. Колин выращивал латук и помидоры. Это получалось у него хорошо. А вот учёный не вышел – да и просто друг тем, кто когда-то считал его другом.

– Я бы подумала, что ты тут ждёшь меня, – сказала из-за спины Дэну Вера. – Но ты не ждёшь, Дэн. Ты опаздываешь.

– Я… – он быстро и смущённо обернулся.

– Не это плохо. Твоя спина выражает, и я уже не говорю про лицо. Дэн…

«Следующим можешь стать ты», – Дэн сразу понял.

Проспект Замкнутости мутно зеркалил. Отражал их, но частично согнутых, частично растянутых – слабость разума, подверженного искушениям, говорили псалмы. Тёмные желания: знать запретное, идти туда, где обитает дьявол. Распутство человеческих мыслей. Дэн снова вспомнил Ольсен и рабочих. Замкнутости до них дела не было. Сношайтесь и плодитесь – на здоровье. Только не мечтайте о поверхности. Вера фыркнула. Ей всё ещё что-то не нравилось. Дэн поддразнил её, потому что не хотел продолжать эту тему:

– Грядки соскучились.

– Я же сказала тебе, что пойду на кухню, а не к грядкам.

– Да нет, – получилось глупо. – Не то! Салат. Горошек. Тыквы. Ночные прогулки.

– Свидание? – Вера весело прыснула. – Ну ты дурак!

– Почему? – Дэн обиделся.

– Ты мне не говорил, – Вера стала серьёзной, – не говорил ни разу. Что я тебе нравлюсь.

– Мы точно опоздаем, – Дэн отвёл глаза. – Пойдём.

В зале Замкнутости горел ярко свет. Люди рассаживались на скамейках и стульях. Многие принесли с собой флаги, а кто-то взял галеты и уже хрустел, предвкушая интересное зрелище. На помосте по центру высился столб – сваренная из стали конструкция. И столы, и стеллажи давно убрали, но сеть в стенах, должно быть, осталась: Дэн, да и все здесь, кто старше тринадцати, наверняка ещё помнили. Сеть порождала проекции. В стеллажах хранились маленькие кристаллы-носители. За столами печатали, ловя пальцами парящие в воздухе буквы, летописцы-историки, читали скользящие строки мечтатели, работали учёные, чьи имена, стремления и жизни Замкнутость объявила враждебным. Понятие библиотеки исчезло.

– Приветствую, братья и сёстры, – Кнут раскинул руки в жесте объятия.

Зал громко захлопал. Бассейные подскакивали на своём лежаке и орали что-то нечленораздельно-восторженное. Мона прижала толстые пальцы к груди и торопливо кивала. Дети свистели и топали. Резко и мгновенно обрывая весь шум, Кнут опустил руки и улыбнулся. Улыбка была безмятежной, блаженной. И хищной.

– Сегодня мы снова радуемся.

Сергей стоял прямо. Он не глядел на столб и на культистов, совершенно, кажется, равнодушный к позору, который его ожидал. Острые черты лица были такими похожими. Дэн моргнул и увидел на миг вместо парня-подростка молодую энергичную женщину, которой, как и Даля, больше не существовало. Теряющий волосы затылок Колина не отражал ничего. Но плечи под тканью халата немного напряглись. Или нет.

– Мы счастливы своим избранием. Мы обитаем в месте, закрытом от скверны, храним и преумножаем дары его. Мы чтим великое учение Замкнутости. Соблазны и грязь, дурной воздух поверхности не проникают в наш дом, – Кнут сделал печальную паузу, – но проникают нам в голову. Что следует делать, когда мысли нечистые?

– Молиться! – зал зашелестел.

– Когда нечистые поступки?

– Следует страдать!

– Когда, – культисты зашуршали складками широких балахонов, – когда один из нас разносит грешные идеи, когда смущает детские умы лживой догмой, когда прячет книгу… Что тогда?

– Столб!

Сергей поморщился. Отвращение легло на острое лицо, и тишина стала мёртвой. Сергей не боялся. «Плохой фарс, никчёмный», – читалось. Хлоя подошла к нему сзади. Сергей внятно произнёс: «Идиоты». Но он не препятствовал, когда Кнут, вновь ставший улыбчиво-мирным, приобнял его и подвёл к столбу.

– Однако не преступник – лишь заблудший. Пусть наказание страданием очистит его разум.

– У тебя воняет изо рта, – сказал ему Сергей.

Уговорившая бабушку пустить её в зал Ника хихикнула. Ахнувшая Мона отвесила ей подзатыльник. Внучка взвизгнула и заплакала. Дэн тупо слушал шипение женщин и гневное мужское бормотание, пока Хлоя и Кнут привязывали к столбу наказанного. Сергей прижался к металлу щекой. Глаза он не закрыл. Дэн подумал, что не сможет это – смотреть. Окажись он у столба, – возможно, скоро – обязательно зажмурится. Ему хотелось и не хотелось повернуть сейчас голову и увидеть, как реагирует Вера. Она молчала. Не хлопала, не скандировала. Не возмущалась сергеевой непочтительностью. Только медленно и глубоко дышала. Вера точно не пойдёт с ним в теплицы гулять, если Дэна привяжут к столбу. Вере будет стыдно.

Кнут взял тонкий трос.

– Помолись, чтобы очиститься, друг, – он широко замахнулся.

– Ты мне не друг. Вы все.

Трос рассёк воздух бывшей библиотеки со свистом. Сергей вздрогнул. Он вздрогнул раз, другой, третий, не издавая ни стона, потом снова и снова. Футболка ветхая, думал Дэн. Но алое отстирывается, а дырки – заштопываются. Он мысленно покатал слово «футболка», как мяч, потому что оно означало игру в тот самый мяч на красивом, огромном, сплошь зелёном поле. Под наружным солнцем. «Гнилая кровь», – сказала сбоку Мона. Сидящие рядом горячо поддержали её. Небритый Джексон мрачно хмурился.

Глаза брата Нади – упрямые, светлые, набрякшие влагой от боли – смотрели прямо на Дэна.

Дэн осознал вдруг, что кухари все идентичны руками. Машины предков жарят, варят, парят, сушат, но кухари чистят еду, режут, формируют и накладывают. У них бледно-белые руки от частого мытья водой и коротко, под корень стриженые ногти. Красные и тёмные отметины – шрамы от порезов, ожоги. Определённые брезгливые повадки: не касаться в повседневной жизни грязного – нестиранной одежды, липкой вещи, человека, который вспотел и не мылся. Скоро Вера тоже станет подобной. Хорошо, что Дэн работает не на очистной. Возможно, у них что-то сладится.

В столовой Вера сидела напротив Сергея.

Наказанный должен был стать, пока время не пройдёт, изгоем. Есть в одиночестве и так же проводить досуг. В коридорах, на работе с ним не разговаривали. И не лечили в лазарете. Сергей был в бригаде у Джексона – Дэн вспомнил хмурость и понял причину: работник, которого побили в наказание, болеет и работает плохо. Сергей, однако, не казался особо больным. Он отстранённо ел фасоль с капустой и лишь единожды скривился, когда повёл плечом не так, и раны засаднили. Футболка на нём была новая. Дэн с удивлением узнал свою из запасных: эту, тёмно-зелёную, ему когда-то отдал Даль, а Дэн её спрятал и долго хранил, чтобы потом подарить без особого повода Вере. Слишком большая для девушки, футболка, тем не менее, могла бы стать ночной рубашкой, и эта мысль долго грела Дэна: Вера спит, надев тёмно-зелёное, и Дэн через футболку как будто обнимает её. Вера что-то говорила Сергею. Тот периодически кивал. Вера нарушила правила, и Дэн разозлился. Он просто боялся, что кто-то из культистов увидит. Или что им донесут. Но не ревновал, конечно.