Владимир Васильев - Пробуждение. Роман-мозаика

– Да с превеликим удовольствием! – воскликнул кандидат в домовые. – Условия творят с разумным существом чудеса, неважно, человек он или домовой.

– На том и постановим! – заключил хозяин. – Срочно оборудовать в подвале санузел и прочую бытовую инфраструктуру, поставить домового на довольствие и относиться к нему с уважением. Он под моей личной защитой! Все! Мне пора, исполнять!..

Исполнили. Домовой оказался в раю, возникшем в отдельно взятом подвале.

И теперь он возлежал на упомянутых трех матрасах, вперив взор в свод подвального потолка, будто видел сквозь него нечто интересное во внешнем мире. А может, и во внутреннем? Он у него богатый, есть на что посмотреть.

На самом деле, наблюдал он действительно нечто интересное, можно сказать, даже сказочное, но нисколько этому не удивлялся. Став законным обитателем райского подвала, он уже ничему не удивлялся и с удовольствием входил в роль. И наблюдаемое нечто вполне соответствовало процессу вхождения в роль. Бывший бомж, а ныне Домовой превращался в настоящего домового. Ну, настоящего домового никто из людей не видел, ибо не дано им это, но происходящее приблизительно соответствовало интуитивным представлениям и художественному вымыслу. Возможно, вымысел становится художественным, когда, хоть в некоторой степени, соответствует реальности? Нет, в гномика или иного «малорослика» он не превратился, но с телом что-то происходило – он перестал ощущать его бремя, а потом и тяжесть, но по-прежнему видел себя. При этом не взлетел воздушным шариком, как можно было ожидать от потерявшего вес, а продолжал возлежать на матрасах. Ему то ли показалось, то ли так было на самом деле, но он все отчетливей ощущал себя этим домом. Странное ощущение – нет, он не считал, что фундамент – его вросшие в землю ноги, а чердак с крышей – голова, он прекрасно различал себя и дом, но все больше чувствовал его во всех подробностях: где что потрескалось, где перекосилось, а где в полнейшем порядке. И, главное, он видел и чувствовал все происходящее в доме, словно обычные стены превратились в стены с ушами и глазами и прочими органами чувств. Если бы он оставался человеком, то соглядатайство его, несомненно, смутило бы, но он всё больше превращался в домового, а это хранитель дома, отвечающий за лад в нем, как физический, так и духовный, и посему ни малейшего смущения не испытывал. Более того, он видел, что все обитатели дома находятся в странном, явно нездоровом состоянии: кто лежит, кто сидит, отключенный от реального мира, и испытывает негативные эмоции в отношении этого мира, точнее, его обитателей, откровенно желая им смерти. Даже не желая, а приказывая им умереть в настоящее же мгновение. Впрочем, не всем, а исключительно чужим, имеющим иной ай-ди, то есть личный идентификатор, не содержащий «своего» набора символов. Страшнее было то, что и на психику «своих» давил такой же приказ со стороны «чужих». Домовой чувствовал это на себе, потому что и ему было приказано умереть. Только он не мог, прежде не защитив домашних. Домовые – они такие. А еще он чувствовал, что он не один – их, домовых, много, почти в каждом доме, а обитатели тех домов, где нет домового, обречены подчиниться приказу, если их не возьмут под защиту домовые других домов. А хватит ли у них энергии не только на свой дом? И так он изо всех сил защищал своих домашних и себя, потому что ему никак нельзя было умирать – они же без него пропадут.

Домовой прислушался к себе и понял, что немалая часть энергетических затрат уходит на то, чтобы поддерживать приказ «чужим» умирать. Причем этот приказ шел не из его души-разума-чувств, а извне, хотя из своего «извне», которое объединяло всех «своих» в единое целое, пока еще с трудом живое. И он понял, что должен выбрать – на все его сил не хватит, а что для домового главное? Главное – спасти свой дом, иначе никакой он не домовой, а бомж-приживала, самозванец и нахлебник. И он решился, чувствуя категорическое несогласие руководящего «извне». Домовой решительно подавил в себе приказ «чужим» умереть. На самом деле подавил, ибо не ощущал ни малейшего желания их смерти. Он и до этого не понимал, откуда оно и зачем ему нужно, а теперь чувствовал, что желает им всяческого здравия и благополучия. Как ни странно, он перестал ощущать и обращенный к себе приказ: «Умри!». Он свободно вздохнул и почувствовал необычайный прилив домовских сил – теперь он многое мог и для домашних и для соседских. И первое, что он попытался сделать, это подавить в домашних желание смерти чужих. В конце концов, они не виноваты в том, что некто присвоил им неправильный ай-ди! Был неправильный – будет правильный.

Но не так-то просто это оказалось! Для себя он был носителем воли, которая имела высший приоритет для собственной психики, а для домашних он тоже был кем-то «извне», обладающий гораздо меньшей силой воздействия, чем глобальное «извне», чем два глобальных «извне». Но он не растерялся, почувствовав, что имеются некоторые позитивные тонкости. Например, глобальные «извне» были направлены противоположно, а потому частично нейтрализовали друг друга, поэтому даже слабое воздействие, типа бабочки, севшей на коромысло, могло изменить равновесие. Во-вторых, он хоть и был внешней силой для домашних, но не совсем – он был носителем не их собственной воли, но воли родной, не враждебной. То есть некоторый приоритет при их личном выборе у него все-таки был. Только надо было очень тонко, ненавязчиво им воспользоваться. За два года пребывания домовым он очень неплохо этому научился. Главное – высовываться из подвала редко и вовремя. И общаться с подопечными индивидуально.

Андрей Иванович Крылов семи лет отроду был настоящим бойцом – сейчас он стоял насмерть против троих местных беспризорников. Они постоянно на него охотились, улучая момент, когда рядом нет охранников. Да Андрей и сам старался от них избавиться. Во-первых, достал постоянный надзор, во-вторых, он уже взрослый, сам за себя постоять может, в-третьих, даже маленький воробей свободен, а человек тем более должен быть, по крайней мере, воробьем, если уж орлом не получается.

Он выбрался за периметр усадьбы через подкоп под металлическим забором на помойных задах территории. Подкоп сделали бродячие псы, подкармливавшиеся на помойке, пока мусоровоз ее не очищал. Андрей только немного углубил лаз.

Охотники на барчука дали ему удалиться от забора в лес, чтобы крики не привлекли охрану, и молча набросились сразу с трех сторон, пытаясь надеть ему полиэтиленовый мешок на голову. Нет, убивать его в их планы не входило, только припугнуть хорошенько и лишить воли к сопротивлению. Однако Андрей почуял их приближение, и, когда мешок уже был готов надеться на голову, резко присел и, прокрутившись на одной ноге, другой сделал подсечку. Нападавшие запутались друг в друге, потому что пацан с мешком упал, промахнувшись мимо головы, другой – упал после подсечки и сбил с ног третьего.