Valera Bober - ARMAGEDDON 2176. Научная фантастика

В дверь постучали. Александр поднял голову и понял, что проспал.

За дверью сказали:

– Завтрак подадут через двадцать минут.

– Хорошо, – отозвался Александр и сел на кровати. В окно виднелся двор с вытоптанной травой.

– Доктор, – сказали за дверью, – вас просят сегодня заглянуть на соседнюю ферму. У них есть тяжелый больной.

Александр молчал.

Из под двери спросили:

– Что им ответить?

– Да, я помню, – ответил Александр, чтобы отстали.

Он встал и оперся руками на жестяный рукомойник в углу комнаты. Брызнув в лицо водой, он с интересом посмотрел на свое отражение. Рядом уселась зеленая муха. Рассеяно махнув на нее рукой, Александр набросил полотенце на шею и направился к морю. Уже одетый, он спустился на первый этаж и подошел к двери в конце коридора. Было видно, что ею давно не пользовались. Поцарапав ногтем закрашенное стекло, Александр легонько постучал. К стеклу прижалось красное ухо, потом на стекло подышали и потерли, но лучше от этого не стало. Воровато оглядываясь, Александр вышел через черный ход на задний двор и обойдя заросшие лопухами постройки, нашел в стене дверь и над ней выбитое окно с прогнившей рамой.

– Есть кто-нибудь? – спросил он в темноту.

Из темноты несло плесенью. Александр судорожно вдыхал утренний воздух, затем отвинтив кран над трубой, что торчала из стены, стал жадно глотать воду с привкусом ржавчины. Ему казалось, что он никогда не насытится, и все его нутро выгорит огнем, ему хотелось так стоять и пить бесконечно, чтобы только не встречаться глазами с тем, о ком он все это время думал. Но он все же поднял голову и увидел, как из темноты показались белые, незагоревшие руки в пигментных, старческих пятнах, странные для человека, который отдыхает на курорте.

– Как у вас дела? – через силу спросил в окно Александр, утираясь рукавом, – вы не против, если я к вам сегодня зайду? – и совсем уже неуверенно добавил каким-то сиплым, ослабевшим голосом, от которого ему сделалось неловко, – мне просто любопытно, о вас тут всякое говорят, что вы все знаете, и умеете, – и быстро, чтобы его не перебили, спросил, – а как вы думаете, сколько я проживу? Можете сказать прямо?

Из тени показался освещенный солнцем нос и хриплый голос сказал:

– Твое гнилое мясо не вызывает у меня никаких ассоциаций. Ты будешь жить долго.

3. Бал.

Ферма, только называлась фермой, а на самом деле это был выкрашенный известью барак, заваленный окаменевшей солью. Здесь ее всегда добывали, и сейчас тоже добывали, но уже реже, с перерывами, называли это сезонными работами и пользовались для этого уже не местными алкоголиками, а мутированными рабами из резерваций. Их доставляли составами на соседнюю станцию. Работа на ферме была тяжелая, бригады набирались колоритные, из особей неясных национальностей, и рабочий сезон здесь всегда заканчивался каким-нибудь страшным происшествием. Поэтому на дороге дежурил патруль.

Александр толкнул сорванную дверь и попал во мрак. До обеда было далеко и в бараке никого не было. Воняло варенным луком, как обычно бывает, когда долго не моются. В грубе тоскливо выло, а сквозь дырявый потолок пробивались солнце, косо разрезая клубы пыли.

– Одни микробы, – вздохнул Александр. Он ясно представил себе такого микроба под микроскопом и получил натуральную зеленую жабу в бородавках. Его передернуло. Спасения не было, ибо этот микроб пожирал всех, кто к нему сюда попадал. Он видимо всегда обитал здесь. Забивался в человеческие легкие, в уши, выгрызал самую сочную плоть, обживался, откладывал яйца, и все время размножался. В глаза бросалась обреченность этого места, его убожество. Казалось, что эту жабу здесь специально откармливают, заботятся о ней и наверняка она имеет покровителей. Было неясно, кому эта соль нужна, зачем такое несчастье сеять в обществе вообще, понятно было только, что никто в это не вникает, ответственности не несет и продолжается такое каждый сезон исключительно по привычке, потому как управляющему соляными приисками чем-то нужно заниматься. И потому летят команды, едут командированные, самые убогие и калеки, потому что никому заступиться, и кружится по инерции, продолжается жизнь в провинции. Здесь так привыкли и другого не знают.

Глиняный пол был заставлен железными кроватями, а возле стола на сдвинутых лавках, что-то лежало, синея фуфайкой. Александр подошел ближе и увидел больного с запрокинутой головой и желтым, как воск носом. Из штанин торчали, похожие на швабры, ноги. Александр сел на скрипучую койку у изголовья и сразу понял, что уже все поздно. Глаза несчастного были черные от страха, сил в нем совсем уже не было и казалось, что он проваливается куда то и не знает за что ухватиться. Александр разорвал тряпки на его груди, где успели завестись черви, ввел обезболивающее и полив маслом, стал соскребать засохшее месиво с ран. Через минуту у того дернулись глаза, стянулись судорогой руки, и в дальнем углу барака вдруг протяжно заскрипели двери и по полу потянулась полоска света и коснулась страшных ног. Александр выпрямился, наблюдая быстрые изменения на сером лице. Из-под кровати выскочила кошка и рванула к выходу, а за спиной тяжело вздохнули, и Александр, боясь обернуться, подумал, что это должен быть монах, и еще подумал, – почему монах, ведь сюда никого не звали, хотя кроме монаха никто здесь не требуется, – и почувствовал, что все это неспроста, потому что все вокруг давило на него, было тяжелым и мрачным, и совсем ненужным. Ни к чему это было в такой ясный день, – подумал он, – лишнее все это. Его передернуло от жалости к себе и во рту сделалось кисло.

Александр закрыл несчастному глаза. Редкие волосы склеились на мраморном лбу и выглядело так, будто смерть ничего здесь не изменила, потому как казалась естественной, словно каждый день ее тут видят. Стучала дверь в дальнем углу, звенели мухи, казалось нормальным, что они здесь ползают везде, по столу, по кроватям, по синей фуфайке. Во дворе тоскливо застонало, будто гнули железо и тут же закачалась страшная тень на стенах, мелькнуло сквозь щели и вспыхнуло солнце на никеле кроватей. Под дверью мелькали. Александр ясно почувствовал опасность и внимательно слушал, как кто-то бродит вокруг барака. Снова об стены загремело, кто то закричал как резаный, и дверь с треском упала, впуская яркие клубы пыли, и в барак ввалились лилипуты. Они бестолково толкались, словно были не люди, а стадо со страшными лицами в бородавках, с разорванными ртами. Пришедшие из степей печенеги. Кто-то гаркнул на чужом языке, передние раздвинулись и в проход, раскачиваясь верхом на шее огромного раба, въехал маленький человек с плоским лицом. Александр все понял. Он почувствовал силу и амбиции в этом маленьком теле. Этот у них главный, – подумал он, – наверняка вождь, раб над рабами. На вожде была шляпа с загнутыми полями и желтые сапоги. Александр растерялся, чувствуя, как растет тревога от вождя и давит на него, несоразмерно большая по сравнению с маленьким телом. В горле пересохло, он подобрался, внимательно наблюдая за его руками. Сильно пахло опасностью, остро, как от немытого тела, и еще пахло старой затаенной обидой, и это тоже было опасно.