Елена Асеева - Лан-Эа, властитель небес. Том второй

Я легонечко качнул вытянутой в направление сознаний рукой, чувствуя, как перста на ней точно набухли и несколько черных капель с иссера-синим пятнышком (доставшиеся мне от НгаКатахум), качнувшись, моментально всосались в ближайшие длинные, тончайшие нити, повернутые относительно друг друга и образовывающие из себя кристаллические спирали, низко с глухим рокотанием досказав:

– А днесь все! Все на колени, пред сыном схапатиху Анг дако Мадбубухат! – все еще рыкая и чувствуя, как меня захлестывает гнев, так, что я едва себя сдерживаю, чтобы не напасть на маток-маскулине и не впитать их силой. Впрочем, они, ровно ощущая то мое бешенство торопливо опустились на колени и преклонили головы, а лежащая НгаКатахум лишь переместилась со спины на колени, сильнее других, пригнув то, что ноне у нее больше напоминало расплющенный корнеплод, а не голову.

– И все! Как сие было допрежь, при моей матери, припадите к моим стопам и отдайте часть себя, дабы я неизменно чувствовал, видел и имел вас в себе, – дословно повторяя то, что когда-то мне толковала ВианикшиДамо. Очевидно, сказанное мной имело особый смысл для них, понеже я увидел, как они все разом вздрогнули, словно я их уже принялся поглощать. А когда я опустил руку и выставил перед ними (слегка даже приподняв) левую ногу, НгаКатахум, так и не поднимаясь с колен, приблизилась и поцеловала меня прямо в перста (ведь большая часть моей стопы, вплоть до лодыжки была сомкнута и переплетена тончайшими золотыми ремешками сандалий), очень тихо молвив:

– О, Господь! Прими от меня подношение, чтобы ты неизменно меня чувствовал, видел и имел в себе.

А после и иные четыре сознания маток-маскулине коснулись моих перст, лишив саму ногу, пожалуй, по подошве и вплоть до пятки чувствительности. Черные же капли с различными пятнышками на них попав в мою левую ногу, и, вовсе стремительно всосались в ближайшие длинные, тончайшие нити, повернутые относительно друг друга и образовывающие из себя кристаллические спирали. Впрочем я это не увидел, лишь ощутил, поелику во все глаза смотрел на лежащее на боку, и, дотоль загораживаемое фигурами маток-маскулине, сознание, кое не имело ног, рук, туловища и головы, а выглядело бесформенным валуном. Но даже в таком виде оно сохранило не только черный цвет, но и слоистую структуру высокой вязкости, где тончайшие нити пролегающие друг относительно друга, не всегда плотно, являли тонкие, сквозные щели. Мне хватило одного взгляда, чтобы я узнал в сем лишенном фигуре сознании, Адимахань. Того самого сына ВианикшиДамо, оный, когда-то привел меня к ней.

Вот как, оказывается, это действовало…

То самое подношение гиалоплазматических сознаний. Когда всего-навсего единый мой взор моментально выдал информацию кого я вижу… И не столько по каким-то приметным чертам, а просто потому как во мне, уже растворенная часть Адимахань сразу ему откликнулась. Посему я судорожно дернул головой, когда он внезапно заговорил:

– Господь, прошу тебя! Прошу не поглощай меня полностью, абы в таком случае величественная ВианикшиДамо не пощадит мой диэнцефалон, и уничтожит меня, – его мольба сопровождалась высоким звучание струны гуслей, и единожды раскатистой птичьей трелью «ти-ти-ти», вызывая во мне еще больший гнев, – пощади, абы устьичная щель сотворенная ВианикшиДамо распалась и я остался в Галактике Гёладже без возможности вернуться.

Не знаю, зачем он это говорил, просил… ведь на этот момент у меня (так же, как и у него) не было иного пути. И я продолжал слышать напутственные слова моего дорогого главного дхисадажа, сказавшего: «Абы нынче от вас так много зависит, быть может, мириады жизней существ, людей, созданий, как вежаруджановских, так и гиалоплазматических». И я должен был… должен был его поглотить, чтобы показать свою силу, чтобы спасти те мириады жизней.

Потому я срыву шагнул вперед, чувствуя, как некогда испытываемая к Адимахань теплота сменилась на ненависть, оную я мог остановить лишь поглотив его сознание. Ужель так я себя взбудоражил. И тотчас ближайшие матки-маскулине, так и не поднявшиеся на ноги, отклонились в стороны, предоставляя мне проход. Да с той же грубостью, толком не успев приблизиться, я крепко пнул левой ногой в бок лежащего Адимахань, сразу придавив его к поверхности полосы, и жестко процедил:

– Все лазаете по Веж-Аруджану, по гиалоплазматическим Галактикам! Ищите неприятности, вершите беды… Не будет пощады ни тебе, ни ВианикшиДамо!

Еще сиг и моя левая стопа прошла сквозь слои в теле Адимахань, внутри вроде как встряхнув их вверх, вниз. Самая толика того давления и слои внутри фигуры сознания, дотоль располагающиеся друг над другом, неожиданно сотряслись, принявшись терять собственную вязкость, становясь жидкой субстанцией и его содержимое стало на глазах уменьшаться. Адимахань еще кажется вскрикнул:

– Прошу!

Но когда я рыкнул: «Заткнись!» внезапно моему крику (в который я вложил сейчас не столько гнев, сколько страх ребенка) позади меня отозвалось более низкое и продолжительное колебание гиалоплазмы. Так, ровно там кто-то услышал меня, и отозвался беспокойством. И это явственно тревожное участие я принял на свои плечи, сразу поняв, что его выплеснул ни Ананта Дэви, ни прабха стоящие позади, а некто иной, более мощный, масштабный, что ли.

Легкая зябь, которая сотрясала перетекающего и тающего в размерах Адимахань, вдруг стала ощущаться сильнейшей вибрацией в моей левой ноге. Сперва в ее пальцах, засим всей стопе, продвигаясь вверх к колену, в единый морг делая саму ногу тяжело-неподъемной, каменеющей. И также наблюдаемо всасывая внутрь моего сознания смешавшиеся слои Адимахань, каковые сразу формировали дополнительные нити возле кристаллической спирали, делая мою левую конечность еще более плотным каркасом. Я резко придавил, поколь подвластной мне ногой, остатки сознания и они слышимо хлюпнув, ворвались внутрь меня, произведя ощутимый толчок. Кой я предполагал, потому не упал, как в прежний раз, а только легошенько качнулся и единожды развернулся вполоборота, теперь увидев и самих коленопреклоненных маток-маскулине, наблюдающих за моими действиями, и замерших Ананта Дэви и Ларса-Уту.

Впрочем, стоило мне только развернуться, как сразу за сурьевичем и прабхой, вельми удаленно, вновь, что-то низко и продолжительно застучало. А мгновением погодя в черной с легким перламутровым дымкой гиалоплазме, точно прорезая ее насквозь, проявилась с чуть зримым круглым неровным, серебристым ободком брешь, из нее вырвался фонтанирующий в истоке ярко белый комок, каковой в свой черед плеснул долгий белый луч света. Неровный, и, тут прихваченный по окоему мельчайшими, голубыми крапинками, луч пролился вниз туманным светом, и, в нем проявилась фигура статного, могучего создания, будто ратника, воина облаченного в белую плетенную из мелких металлических колец кольчужную рубаху, прикрывающую туловище и плечи, скрывающую ноги. Этот ратник держал в руке меч, точно опираясь правой ладонью на рукоять, сияющую серебристыми переливами и завершающуюся на конце шишкообразным, рудного цвета набалдашником. Также прекрасно созерцался длинный белый клинок меча, блистающий тонкостью лезвия заточенного с двух сторон. Да только я смотрел не столько на его одежду, и даже не на подобную моей бело-перламутровую кожу… я смотрел на его голову. Абы на треугольно-выпуклой голове воина, без признаков ушей, и, как такового привычного лица, носа, скул, по бокам располагались крупные глазницы, поверх которых, едва их касаясь, пролегали слегка приподнимающиеся рогообразно-изогнутые костяные выросты, покрытые мельчайшими чешуйками и мелкими волосками. Сами глаза с растянутыми и чуть вскинутыми вверх уголками, в красно-розоватых радужках которых находились поперечно продолговатые, щелевидные с рядом отверстий пурпурные зрачки, сейчас были стянуты в узкую полоску, ровно создание к кому приглядывалось. Вельми, так сказать, повторяющий мои черты, сей проявленный образ в супротив моего имел лишь один рот, расположенный, как и у меня, на месте подбородка, направленный вниз и окаймленный розовыми губами.