Тати Блэк - БАМС! Безымянное агентство магического сыска

Тут-то она и нашла Петра Ивановича.

Несколько секунд лейб-квор смотрел на свалившуюся на него Настасью Павловну до того ошарашенно, что даже забыл дунуть в поднесенный к губам мундштук, так и застыв с раздутыми щеками. Вид при этом у Шульца был до того забавный, что Настасья непременно расхохоталась бы, если только была бы сейчас на это способна. Но сидя у Петра Ивановича на коленях с задранной до бедер юбкой и чувствуя, как он прижимает к себе одной рукой ее, а другой – трубу, она могла думать в сей момент лишь о том, как выйти из неловкого положения, в котором они оказались. По счастью, довольно быстро стало ясно, что публика ее падение приняла, как часть задуманной программы, и принялась громко аплодировать. Оболенская, не растерявшись, тут же улыбнулась своей неотразимой улыбкой и принялась посылать в зал воздушные поцелуи.

Петр Иванович, тем временем, пришел в себя и громко выдохнул. Продолжавший играть даже без трубача оркестр начисто заглушил этот звук, но Настасья Павловна в полной мере ощутила, как тёплый воздух, сорвавшийся с губ Шульца, коснулся ее кожи, от чего по телу вдруг пробежали мурашки.

– Кажется, у вас входит в привычку падать на меня, Настасья Павловна! – прошипел лейб-квор ей на ухо, ближе притиснув к себе, отчего дыхание у Настасьи на мгновение сбилось. – И что вы вообще здесь делаете, позвольте узнать?

– Ах, улыбайтесь же! – избегая прямого ответа, пробормотала Оболенская сквозь сведённые в улыбке зубы, – на нас смотрят.

И покуда Петр Иванович в свою очередь старался продемонстрировать всем, что все произошедшее было так и задумано, Оболенская решила, что и дальше сидеть без дела никак нельзя и недурно было бы что-то предпринять. Шульцу на беду, предпринять это что-то она решила, не слезая с его колен, принявшись ёрзать на них, выделывая в такт музыке чрезмерно смелые движения.

– Ох, – только и выдохнул Петр Иванович, когда Настасья Павловна обхватила его колени своими, собираясь выдать очередной пируэт, и быстрым движением ухватил своей рукою ее ногу, удержав оную на месте. – Встаньте же с меня наконец! – почти простонал лейб-квор.

– Ох, – ответила в тон ему Оболенская, вдруг осознав, в какой позе они сидят перед огромным количеством народа. А что, если кто-то из присутствующих узнает их? Это скандал!

Как можно изящнее Настасья Павловна поднялась на ноги, взмахнула пышными юбками и, взяв Шульца за руку, потянула за собой в танце. Она никак не могла допустить того, чтобы оставить его одного и упустить из виду.

Удивительно уступчиво – Оболенская подозревала, что причиной этого является безотлагательное желание ее придушить – Петр Иванович последовал за ней и, весело кружась, они скрылись за кулисами. И только тогда Настасья Павловна вспомнила о причине всего произошедшего – Моцарте. Не о композиторе, конечно, а об одном весьма упрямом пианино, которого теперь нигде не было видно.

– Знаю, что вам не терпится выказать мне все обуревающие вас чувства, – быстро заговорила Настасья, не решаясь даже взглянуть на лейб-квора, – но нам нужно сначала найти кое-что важное, поверьте мне. Идёмте же, Петр Иванович, прошу вас!

Поддавшись отчаянию, звучащему в голосе Настасьи Павловны, Шульц пошел за нею.

Но вот беда – Оболенская совершенно запамятовала, какая из гримерных – ее. Впрочем, у нее и шанса не было это запомнить – и туда, и обратно зловещая дама гнала ее, словно упрямую кобылу.

К счастью или несчастью, гримерная нашлась сама, а вместе с ней – вышеупомянутая женщина и Моцарт.

Пианино неловко переминалось с ножки на ножку, а подле него, распластавшись, лежала его жертва. Настасья Павловна зажала рот рукой и подбежала к несчастной, думая, что Моцарт убил ее, но та оказалась всего лишь в обмороке.

Решив, что это только к лучшему, Настасья Павловна наставила на пианино обвиняющий перст и приказала:

– Домой! Немедленно!

Обычно послушный в случае собственной провинности, как нашкодивший пёс, Моцарт на сей раз даже не подумал исполнить распоряжение хозяйки. Протестующе хлопнув крышкою, он боком упёрся в дверь, всем своим видом показывая, что Настасье Павловне нужно непременно туда заглянуть.

– Ты прав, – ответила Оболенская, – я переоденусь в своё платье, но потом все равно отправлю тебя домой!

Вспомнив о присутствии Шульца, наверняка удивлённого тем, что Настасья Павловна беседует с пианино, она, повернувшись к двери, из-за плеча кинула лейб-квору, по-прежнему не решаясь поднять на него глаз:

– Обождите здесь, Петр Иванович! – и скрылась за дверью.

Секундой спустя оттуда раздался приглушенный крик и послышался короткий, но громкий стук.

Ворвавшийся внутрь Шульц застал перед собой малоприятную картину. Оболенская расширенными от ужаса глазами смотрела в пол, а на полу…

А на полу находилось очередное послание от «странного человека».

Совсем еще юная девушка, судя по одежде – простолюдинка, лежала на деревянных досках. Кожа ее чуть посинела, как от удушья, глаза были выпучены, рот раскрыт в безмолвном крике, а изо рта вывалился распухший язык с явными следами латунного порошка на нем. И пальцы на ее руках были выгнуты неестественным образом, простершись к небесам. Точно также, как у Лаврентия Никаноровича.

Пока Шульц осматривал новый труп, Настасья Павловна юркнула за ширму и трясущимися руками принялась натягивать на себя собственную нижнюю юбку, чтобы хоть как-то прикрыть ноги, презрев при этом то, что с ней в одной комнате находится мужчина. Оставаться перед Петром Ивановичем в столь постыдном одеянии казалось сейчас Оболенской гораздо более ужасным, чем одеваться при нем.

Но Настасья по-прежнему чувствовала себя в этом наряде неловко, а потому почти решилась попросить Петра Ивановича выйти, дабы она могла полностью переодеться, но он ее опередил, заговорив первым, предварительно деликатно откашлявшись.

– Настасья Павловна!

– Да?

– Как вы обнаружили ее?

– Она… она вывалилась на меня прямо из шкапа, когда я открыла дверцу.

– Жертва вам знакома?

– Не знаю. Не уверена…

– Понятно. Надобно вызывать фельдмейстера, Настасья Павловна. Могу я оставить вас ненадолго?

– Нет! – поспешно воскликнула Оболенская, осознав вдруг, что останется наедине с трупом. Впрочем, она тут же взяла себя в руки и добавила:

– Позвольте, я… сменю платье…

– Конечно-конечно! – перебил Шульц. – Я подожду вас в коридоре.

– Благодарю вас, – с облегчением выдохнула Настасья Павловна и попыталась не думать о том, что в нескольких метрах от нее лежит мертвая девушка. Причем, мертвая девушка со смутно знакомым лицом.

Пальцы почти не слушались Оболенскую, посему корсет она решила не надевать, и не без труда натянула на себя только платье. Очень простого, на ее удачу, покроя. После этого Настасья Павловна схватила свои плащ и веер, и быстро выскочила за дверь, желая удостовериться, что Петр Иванович не покинул ее.