Сергей Чилая - Дора, Дора, памидора…

А мозг, пребывающий в состоянии фимоза из-за глубокой гипоксии, отключился окончательно. Слоган: «Крыша поехала» был уже не про него. Не стало крыши. Без коры, живя одним спинным мозгом и немного подкоркой, я испытала незнакомое чувство умиротворенности, будто переселилась в ту знакомую шведскую деревушку: благостную, благополучную и безопасную. Белобрысые шведы окружили меня и улыбаясь, и переступая длинными ногами, наперебой приглашали к себе то ли пожить – я сразу вспомнила ходячий тезис про шведские семьи, – то ли потанцевать. И увидела звезды на небе, хоть солнце еще не село, будто смотрела из колодца.

И вдруг прямо из колодца попала… Черт! Я не верила глазам. Напротив, в глубоком низком кресле сидел верховный правитель – вп… живьем… в светлых вельветовых джинсах, в коричневой рубахе навыпуск и смотрел на меня, как смотрят на собаку неизвестной породы.

– Чай будешь? – спросил он.

– Буду.

– Чего стоишь тогда? Садись. – И кивнул на кресло.

Я переминалась босыми ногами подле журнального столика и глядела на ярко-белую латексную перчатку examination glove на правой руке, на лужу, стекавшую с мокрых одежд на паркет, и не решалась сесть. У меня не было опыта в интерпретации столь ярких визуальных впечатлений, как созерцание живого вп. Голова так сильно шла кругом, что никак не удавалось сделать апгрейд.

Кто-то из присутствующих взял меня за руку, подвел к креслу и усадил, надавив на плечо.

– Тебе какой? – поинтересовался верховный правитель и, не дожидаясь ответа, налил в чашку тонкого фарфора зеленый чай. Добавил ложку меда, придвинул тарелку с печеньем и снова посмотрел.

– Где у тебя другая вода?

Я не знала, что ответить, поэтому сказала:

– Во мне… внутри… только против воли ее не найти, даже если вскрыть, как вскрывают патологоанатомы, а потом изучить протокол…

– А чего сама-то по доброй воле не отдашь? Ты ведь любишь свою страну и желаешь ей процветания. Я знаю. Иначе бы не сидела здесь, – принялся опылять меня верховный правитель, будто ровня ему и сидим в кафе, дружески беседуя за патриотизм. – Или замыслила продать америкосам? – Он вдруг так заметно ужесточил лицо, что теперь чай из тонкой чашки пил совсем другой человек. Только вельветовые джинсы и рубаха, что не заправлена в штаны, были прежними. – Отвечай! – Он сверлил меня глазками, будто скважину бурил на шельфе Арктики в поисках нефти.

– Зачем она вам? – спросила я, понимая, что рою себе могилу. И захотела обратно в океан, чтобы утонуть и никогда не появляться в этом кафе.

– Для меня жизнь – не настолько бесценный дар, вечное владение которым есть счастье, – принялся лицемерить вп. – Другая вода, как я понимаю, способна принести, куда большее счастье стране, обеспечив невиданное процветание и такую же мощь. Расскажи про свечу из другой воды, что горит, не переставая, где-то в городе у вас, – попросил вп. – Сколько она уже горит?

По тому, как я вытаращила глаза, он понял, что не знаю ничего про свечу. И уже не возвращался к этой теме. Но я не верила. А он снова говорил про будущее, исказив лицо искренностью и добротой. Только у нас были разные мнения на этот счет. Мое ему было совершенно не интересно, как, впрочем, и его – мне.

Подумав: «Hit or miss», [23] Была, не была. – я сказала: – Тому, во что вы нас превратили, нет места в будущем. – И засобиралась обратно в океан, понимая, что теперь на суше мне делать нечего. Совсем…

Никогда бы не стала писать про это, если бы Бен с доцентом-капитаном не вытащили меня из воды. Уложив на палубу и выдавив воду из легких, они принялись поочередно дышать рот-в-рот.

К счастью, слишком соленая океанская вода, заполнившая легкие, не вызвала отека. Я быстро пришла в себя. Крыша встала на место, и лишь сильный кашель напоминал случившееся. Открыла глаза: Марчелло с юристом в морщинах, имени которого так и не вспомнила, стояли надо мной и улыбались.

Кашляя и выплевывая воду из легких, я поняла, что успела унести ноги и прохрипела:

– Where's the fucking bitch, gentlemen?

– In the ocean, – успокоил доцент. Я оглянулась. На корме, свесив ноги за борт, сидел Бен и что-то кричал Дарвин, волочившейся на веревке за яхтой. А яхта двигалась с крейсерской скоростью, и Дарвин приходилось несладко.

Я подумала, что зло давно изжило в себе инфернальное начало, поменяв свою природу. Люди научились вершить зло самостоятельно, без помощи дьявола. Даже превосходить его в подобных делах. Кто-то из классиков даже заметил по этому поводу: «Абсолютное зло благотворно в нравственном отношении». На английском сформулировать это не смогла и заорала, как недавно Дарвин, только попроще:

– What the fuck, dolts?! – Что означало: я расскажу, где прячу контейнер с артефактом, а вы достанете Дарвин из воды. В тот момент я могла наобещать все, что угодно, лишь бы спасти ее. Похоже, у них тоже не было выбора, потому что остановили двигатель и принялись подтягивать Дарвин к корме.

За этим занятием нас застал катер береговой охраны. Уже в темноте он подошел вплотную, пугая сиреной. Включил прожектора и заорал:

– Береговая охрана Соединенных Штатов! Не пытайтесь скрыться! Оставайтесь на месте!

Я оглянулась: Бен с юристом остановили подъем Дарвин и начали травить трос, которым была обвязана моя начальница.

Алкоголь в крови, океанская вода в легких и бесконечный психологический стресс с чередой безумных событий делали свое дело. Крыша снова поехала, но как-то привычно, по накатанной дороге. Я воспринимала происходящее откуда-то сверху, с галерки, будто не была участником затянувшегося мюзикла. Хотя во всю старалась докричаться до прибывших погранцов, чтобы объяснить про Дарвин, которая болталась за кормой. Но они были заняты другими делами: проверяли документы, корабельную лицензию, говорили про права, про юристов, осматривали каюты, камбуз, препирались с Беном…

Я вдруг вспомнила кто автор «благотворного абсолютного зла»? Томас Манн, конечно, в «Романе одного романа». И, встав на литературные рельсы, покатила дальше. Теперь я была Дульсинеей Тобосской и терпеливо ждала появления рыцаря на коне. Борца с несправедливостью и ветряными мельницами… И увидела Тихона. И подумала: «Слава Богу! Барин приехал». И простила ему все. Подползла, ткнулась головой в колено. Хотела лизнуть, но сил хватило лишь на то, чтобы мотнуть головой в сторону кормы…

Я переместилась с галерки в незнакомый, как у Лермонтова, провал. Скорее, в пропасть с отвесными стенами, по дну которой бежал ручей с другой водой. По берегам сидели бигли из институтского Вивария и в месте со мной наблюдали продолжающееся представление.

Несмотря на старания, никто не обращал на меня внимания. Я пыталась кричать, но голос пропал. Встала на четвереньки. Добралась до кормы… и увидела Дарвин, что продолжала барахтаться неподалеку. Попробовала подтянуть ее ближе. Не смогла. И тогда, размахивая руками, хватая озабоченную палубную публику за одежды, попыталась заинтересовать их судьбой Дарвин. И чувствовала себя глухонемым испанским мальчиком, который жестами старается объяснить, что его зовут Хулио.