Вадим Зеликовский - Опознанный летающий объект, или Двоюродные братья по разуму

В ответ откуда-то из глубины вагона загремел густой бас:

– Та це ж бульон ходячий, а не птыця. Його риж, не риж, а всэ одно покою нэ будэ – така питвора врэднюча!

Услыхав бас, петух взвыл, и Юрка был готов поклясться, что в этой заливистой ответной речи он самым нелестным образом отозвался о роде человеческом в целом и о присутствующих в частности. Особенно рыжий нахал упирал на личность проводника и делал это так недвусмысленно, что тот при всей толстокожести сразу это понял и смертельно обиделся.

– Грамадяне! – заорал он. – Будьте свидкамы, не можу я цього терпиты вид птыци! – и с неожиданной для самого себя прытью тучный проводник вывалился на перрон и всем телом кинулся на окаянного петуха.

Но, очевидно, превращение в цыпленка-табака не входило в ближайшие планы Бульона и он, покинув грешную землю, вознесся к стеклянному куполу вокзала. Надо заметить, что для домашней птицы летал он неожиданно хорошо, что впоследствии на своей шкуре изведали дворовые коты, дикие голуби и даже шустрые, нахальные воробьи. Полетав над путями, петух опустился на крышу киоска

«Пиво-воды» и оттуда, в полной безопасности, продолжал поносить багрового, как печка, служителя путей сообщения.

Публика, повалившая из вагонов, окружила место действия плотным кольцом, так что Юрка с родителями, оказавшись в эпицентре скандала, прозевали главное событие, ради которого собственно и пришли на вокзал.

На площадке тринадцатого вагона, неся на плече неправдоподобно большой кованый сундук, появилась худенькая старушка ростом от силы метр двадцать и громко сказала басом:

– Навищо птыцю на дах загналы, ну як малэньки прямо дило! Пивня у сэбэ в городи николы нэ бачилы?

И тут Юрка как-то сразу понял, что это и есть бабка Мотря, а петух и сундук – ее движимое и недвижимое имущество, с которым ему жить бок о бок целых два года. А когда понял, то подумал, что все это неспроста и просто так не кончится.

Бабка Мотря была Великой Легендой семьи Карташевых. Впервые появилась она в доме Юркиного прапрадеда, присяжного поверенного Николая Николаевича Карташева, еще перед первой мировой войной, в тринадцатом году. Собственно, тринадцатому году оставались считанные минуты, когда в карташевской квартире раздался заливистый трезвон. Кто-то методично вращал вертушку звонка, добросовестно выполняя призыв на нем:

«Прошу крутить».

Встревоженные гости, вслед за хозяевами, выбежали в прихожую, держа наполненные шампанским бокалы перед собой. Да так и застыли: в открытую настежь дверь втиснулось нечто закутанное с ног до головы, «ростом с мою ногу», как впоследствии рассказывал Николай Николаевич, с огромным кованым сундуком на плече.

– Карташевы туточкы жывуть? – спросило Нечто басом и, не дожидаясь ответа, добавило: – Так я до вас. Возьмить сундука, дядько, будь ласка.

Растерянный присяжный прапрадед, между прочим, человек недюжинной силы, двумя руками принял сундук от пришельца, но тут же, охнув, уронил его на пол.

Паркет в прихожей содрогнулся, как от землетрясения, а внизу в квартире инженера Кускова что-то рухнуло со звоном…

И сразу же, вслед за этим, в гостиной празднично зазвонили часы, а затем отсалютовали Новому году честь по чести двенадцать раз…

Тут-то наконец гости опомнились и зазвякали золотистыми бокалами над наглухо замотанной головой.

И наступил год четырнадцатый…

Не успели гости выпить за его появление, как в белой ночной сорочке, обшитой голландским кружевом, в прихожую вошел Митенька, семилетний Юркин прадед, будущий академик Карташев Дмитрий Николаевич. Заспанными глазами он оглядел присутствующих и голосом, похожим на сыр со слезой заканючил:

– Уже Новый год!? А меня почему не разбудили?! Хочу подарок! Хочу лошадь!

– И увидав сундук:

– А это что? Хочу! Хочу! Хочу!

И не успел никто ему ответить, как Нечто пробасило:

– Шо ж воно такэ? Дытына у такый час нэ спыть. А ну гэть до лижка!

И капризный, избалованный Митенька, гроза бонн и гувернанток, не возразив ни слова, послушно удалился.

Вот тут-то испуг завладел всеми окончательно.

Гости и хозяева застыли, как в немой сцене из «Ревизора», и лишь архитектор Ханонкин икал тихо и регулярно.

Пришелец же, как ни в чем ни бывало, снял варежки и пошел разматывать бесконечный платок серой домашней шерсти. По мере отслаивания, Нечто утрачивало свою квадратную форму, приобретая вид чего-то осмысленного. В окончательном варианте оно оказалось девчонкой в сером бесформенном платье, в огромных мужских ботинках и с тонкой косицей, завернутой кукишем на затылке.

Это и была шестнадцатилетняя бабка Мотря.

Надо ли говорить, что она воспитала три поколения Карташевых. И вот теперь настала очередь Юрки.

Месяц назад капитан первого ранга Александр Юрьевич Соколов, вернувшись из плавания, заглянул в дневник сына и затосковал. Он перевел взгляд на жену, Ирину Вячеславовну, тяжело вздохнул и сказал:

– Зови!

– Саша, ради Бога! – взмолилась Ирина Вячеславовна.

– Не впадай в крайности! Нельзя все вопросы решать ремнем.

– Какой ремень? – Соколов-старший вздохнул еще продолжительнее.

– У меня и ремня-то нет… А не мешало бы! Совсем от рук отбился…

– От каких рук? – горько спросила Ирина Вячеславовна. – От твоих или от моих? Много он эти руки видит?!

Капитан посмотрел на свои большие ладони, а затем на тонкие нервные пальцы жены.

– Да. Что и говорить, – подтвердил он, – у нас руки связаны. А у учителей на всех рук не хватает. Провели свой урок – и с рук долой. Вот ему все с рук и сходит. Сам он себя в руки взять не может. Может фортепьяно ему купить, все-таки хоть немного руки будут заняты… или в кружок «Умелые руки» записать…

От расстройства Соколова-старшего буквально заклинило на «руках»…

– Ты, может, все же поговоришь с ним, Сашенька, – нерешительно предложила Ирина Вячеславовна, – по душам, как мужчина с мужчиной? Только руки в ход не пускай… – добавила она.

Судя по последней фразе, Юркина мама была расстроена не меньше мужа.

Для разговора по душам Юрку позвали из соседней комнаты, где он томился, переполняясь мрачными предчувствиями.

Мужской разговор Соколов-старший начал с наглядных примеров.

– Прадед твой, – капитан указал на портрет в тяжелой багетной раме, – академик, дед – знаменитый полярник, – палец отца ткнул в большую фотографию, снятую, очевидно, с вертолета: Вячеслав Дмитриевич Карташев, мужественно глядя вверх, стоял один посреди небольшой льдины, дрейфующей к полюсу, – мать… – Александр Юрьевич поискал глазами фотографию жены, но наткнулся на оригинал, который переживал тут же, и указал на него, – да, мать, чего там скромничать, – известный хирург, к ней из-за границы люди едут, о себе я уже молчу… – капитан сделал паузу, достаточную, чтобы сын понял, что капитан первого ранга – это тоже кое-что значит…