Полина Освальд - Не нарисованные портреты

– Я, Леонид Григорьевич, – наконец представился старик. – Ваш покойный дедушка, Павлов Борис Иванович, составил завещание, которое мы с ним сформировывали в последние его месяцы, – медленно проговаривал тот, переводя свой взор с интерьера на Виктора.

– Ясно. Вы пришли узнать, почему меня не было на оглашении завещания? – спросил Павлов, нахмурившись. Он не пришел на оглашение, потому что не захотел. Ведь мужчина считал, что нечестно будет, если он просто так заберет то, что его дед наживал все жизнь. Это было бы неправильно.

– Нет, мне неинтересно, почему Вы не пришли, чтобы почтить память собственного же дедушки, – и снова этот учительский тон, подумалось Виктору. От слов старика на душе ему стало противно и мерзко. Леонид был прав. Отведя взгляд в сторону, он продолжил слушать гостя. – Я пришел, потому что дал обещание Борису Ивановичу, что завещание будет оглашено для всех. Особенно для вас, – Леонид Григорьевич принялся рыскать в своей папке. После продолжительных поисков заветная бумага была найдена. Надев на кривой нос очки, Леонид принялся читать текст, пропустив при этом имена, которые в данный момент были не важны. То есть все, не считая имени Виктора. «А своему горячо любимому внуку, Виктору Павлову, я передаю в наследство свой особняк, который я приобрел месяц назад. Мне он особо и не нужен, но Вите он скоро может понадобиться. Я тяжело болен и скорее всего не протяну еще месяц. Поэтому он должен взять этот особняк. Ведь дороже него у меня никого нет. И Витя, пожалуйста, не возвращайся снова к алкоголю, он тебя погубит». Это все, – сухо объявил Леонид. Виктор пребывал в замешательстве. Он не мог поверить в то, что дороже него у его деда никого никогда не было. И что только ему дед готов отдать целый особняк. Это было слишком для Павлова. Он не мог принять столь огромный подарок.

– Я не могу, – твердо сказал Виктор, стараясь поступать правильно (как ему казалось), хоть ему и хотелось с минуту на минуту перебраться туда из своего жалкого пристанища. Нет, вы только не подумайте, что Виктор жил в убогой халупе, кормя тараканов да крыс. Нет. Его квартира была большой и просторной для человека, который к тридцати пяти годам успел нажить хоть какое-то имущество, зарабатывая деньги собственным трудом. Но по сравнению с особняком его деда, скромная обитель Павлова не шла ни в какое сравнение.

– Извините, но данный вопрос решать не Вам. Вы уже не вправе отказаться, ведь дом уже оформлен на Вас и принадлежит Вам. И единственное, что Вы можете сейчас сделать, так это переехать в своей новый дом и благодарить Бориса Ивановича, – все так же по-учительски произнес Леонид. Виктору было не по нраву, что только что появившийся человек указывает ему, что делать. Виктор уже не мальчик и знает, что и как ему делать без всяких там Леонидов. Старик, увидев, что довел своего собеседника до точки кипения, встал с кресла и проследовал к выходу. – Возьмите, – сказал он, передав Виктору папку с документами на дом. – И не тяните с этим, – произнес Леонид Григорьевич, стоя уже за порогом квартиры. – Ваш дед хотел бы… – старик не договорил, Виктор перебил его:

– Он мертв. Он уже ничего не хочет, – резко оборвал мужчина собеседника и захлопнул дверь прямо перед его носом. Затихающие шаги, слышные за дверью, медленно отдалялись, оставляя Виктора наедине с собственными же мыслями.

В середине дня Виктор решил привести себя, да и всю квартиру, в порядок. И, конечно же, мужчина решил начать с себя. Для начала он немного причесал торчащие во все стороны волосы. Затем принял душ и сменил одежду на более свежую. После чего взялся за квартиру. К счастью, не во всей квартире было грязно, а только в комнате, в которой Павлов обосновался за эти два дня. Сначала мужчина замазал белой краской бетонную стену, которую он так отчаянно бил несколько часов назад. После смел осколки, оставшиеся от бутылки, которую он сам же разбил. Импровизированной кровати пришел конец, когда Виктор разобрал ее, решив, что на настоящей ему будет куда лучше. Он был прав.

Виктор управился лишь под конец дня. Подойдя к зеркалу он увидел перед собой мужчину лет тридцати пяти с черными волосами. Глубокие изумрудные глаза украшали лицо Виктора, придавая ему некой загадочности. Густая борода располагалась на нем. Острые черты лица так и выделялись, особенно скулы, к которым всегда тянуло противоположный пол. Было время, когда Павло даже упивался столько повышенным вниманием среди женской аудитории. Но это была давно и уже прошло. Виктору уже давно никто не нравился, а влюблялся он раза два в своей жизни. Возможно, это было оттого, что Виктору уже не доставляло удовольствия гоняться за каждой встречной девчонкой. Он больше не находило это занятие нечто таким, отчего срывало бы крышу и хотелось на всех любовных парах нестись к кому-либо.

Еще раз взглянув на свою бороду, Виктор понял, что та его неимоверно старит. Он безо всяких раздумий направился в ванную комнату, чтобы сбрить кустарник на своем лице.

Спустя минут пятнадцать его лицо было гладким, словно никакой бороды и не было вовсе. Еще раз посмотрев на себя в зеркало, Виктор увидел, что потерял три-четыре года, что дарила ему борода. Довольный, он последовал в комнату и скользнул взглядом по лежащей папке с документами.

С тех пор, как ушел Леонид Григорьевич, мужчина даже не удосужился открыть ее. Но, пересилив себя, Павлов все-таки открыл папку и принялся изучать ее.

Когда она была досконально изучена в сотый раз, Виктору стало интересно, где же все-таки находится это место. «Да уж, оставили мне дом… у черта на куличиках», – подумалось Виктору, когда он нашел адрес своего будущего проживания. Да, Павлов всерьез намеривался перебраться туда. Слова Леонида не выходили из его головы. Нет, конечно, Виктор не считал, что старик прав. Но и считать, что тот сказал что-то не так, тоже было бы ошибкой.

Совесть понемногу начинала брать свое. Хотя без действия алкоголя тут тоже не обошлось. Павлов сильно сожалел, что не пришел на оглашение завещания. По сути, этот механизм сожаления запустил Леонид, сказав, что Виктор даже не пришел для того, чтобы почтить память собственного же деда. Снова это противное чувство. Виктору стало мерзко от самого себя. Вместо того, чтобы почтить деда, он заливал в себя бесконечные бутылки алкоголя и, подобно жалкому человеку, жалел себя, заливаясь горькими слезами. Виктору хотелось ударить самого себя. Вот так он себя сейчас ощущал. И единственным верным решением оставалось лишь принять особняк от деда, тем самым почтив его память.

Спустя два часа, за которые Виктор успел собрать все необходимое, он уже стоял на станции вокзала, полный разнообразных размышлений по этому поводу, ожидая поезда. Мужчина задавался вопросом, почему именно ему дедушка отдал особняк? Ни своему сыну Алексею (дяде Виктора), ни дочери Марии (матери Павлова), а именно ему. На этот вопрос у Виктора не находилось точного и правильного ответа. А даже если бы таковой и имелся, то Виктор бы никогда не узнал, верен ли он на самом деле?