Александр Зарубин - Культурные особенности. I. Отпуск на «Счастье»

Прибор нашёлся и даже работал – бусинка в ухе и коробка ларингофона на горле синхронно кольнули кожу, сообщив о готовности. Вместе с гортанными птичьими словами чужого языка в уши полился синхронный перевод неживым, механическим голосом. Заболела с непривычки голова. Впрочем, толку – чуть, из всех слов, что обменивались важный деревенский вождь и истово размахивающий руками ДаКоста переводчик понял одно – обмен. И ещё универсальный жест – ногтем указательного по кадыку. Это было понятно и без машины в ушах. Люди спорили долго. ДаКоста кипятился, махал руками навроде мельницы, вождь отвечал степенно, скупо роняя слова, изредка помогая речи жестами – короткими, как выпад.

Переводчик в ухе хрипел, кашлял, но ничего толкового не переводил. Числительные разве что – но их и так дублировали на пальцах. Эрвин заскучал и оглянулся на свиту вождя. Воины, как на подбор. Такие же, как и вождь, высокомерные, плосколицые, невозмутимые. В кожаных куртках, босые, но с грозно выглядевшими винтовками на плечах. Длинные стволы, полированные ложа, воронёная сталь. «Похоже, они умеют ими пользоваться», – подумал Эрвин, рассматривая крайнего воина в упор. Куртка с бахромой, перья на голове, за плечом – ствол, длиннее его роста. Механизм проверен и прост, металл лоснится от смазки. Шарик на рукояти затвора – гладок и истёрт ладонью до льдистого, злого блеска..

Воин поймал его взгляд, повернулся, оглядев в ответ и Эрвина и Бэху. Эрвина – сверху вниз, короткий флотский шотган – с усмешкой, холодной, презрительной. И с немым уважением посмотрел вверх, на турель с дремлющим на солнце «кольт-браунингом спаркой».

Эрвин намёк понял, потянулся, пересел с места водителя на место стрелка. Задел плечом ствол, спаренные толстые дула повернулись на оси. Как бы случайно – к вождю. Тот и глазом не повёл, лишь следующая фраза прозвучала на полтона ниже. Воин дёрнул лицом, Эрвин усмехнулся, пересчитал глазами воинов с винтовками, понял, что пулемёт если что – не поможет и расслабился, как умел.

То есть достал трубку, кисет, размял в пальцах чёрную, пахучую щепотку. Втянул запах. Воин – тоже. Подошёл поближе, показал на пальцах – меняемся, мол. Переводчик в кои-веки помог, а может жесты оказались выразительные. Пол – кисета чёрного, душистого табака Семицветья – на кукурузную, колючую трубку с прямым чубуком.

ДаКоста и вождь ударили по рукам. Из бэхи вытащили на товары на обмен – мешок табака, ящик патронов, жёлтый парашютный шёлк, гладкий и блестящий на сгибах. Вождь присел, пощупал мягкую ткань. Защёлкал вдруг языком. Махнул рукой – две высокие, татуированные до глаз женщины вынесли из-за частокола плотные, булькающие на ходу бурдюки. Пару, потом ещё и ещё. ДаКоста поминутно нагибался к их ноше, пробовал, нюхал бесцветную, терпкую жидкость, в немом восторге закатывая глаза. Воины пальцами мерили ткань, негромко спорили гортанными, звонкими голосами. Мешок табаку с поля исчез. Вдруг, Эрвин не успел увидеть – куда. Да и замечать не хотел, вместо этого шагнул к очередному бурдюку, перехватил, отлил немного, в стограммовый стаканчик. И поджог, с одного щелчка зажигалки. Жидкость загорелась синим, ровным огнём, по деревне поплыл плотный, щелочащий нос спиртовой запах. ДаКоста хлопнул Эрвина по плечу, поднял большой палец вверх – все, мол, хорошо, братан, жизнь прекрасна. Улыбка плясала у него на лице, глаза – большие и пьяные. Жидкость в стакане погасла, прогорев почти на две трети – и впрямь хорошо, для деревенского аппарата. Женщина с тихим плеском закинула в кузов бурдюк.

– Последний, – мотнув головой, крикнул ДаКоста. Эрвин взглядом пересчитал булькающие в кузове бурдюки – вышло прилично, даже с учётом десанта. Хватит… ДаКоста заговорил опять, замахал руками – прощался, наверное. Потом поклонился и ловко запрыгнул в кузов. Заурчал, оживая, мотор. Эрвин потянулся с места, толкнул приятеля в бок – завязывай с вежливостью, мол, братан, нам до темноты назад надо.

ДаКоста обернулся и кивнул. Солнце померкло – сразу и вдруг, грязной полосой легла серая тень на поле, капот и лица. Сверху – хлопанье крыльев, оглушительный клёкот. Эрвин невольно поднял голову. На деревьях запела труба. Клёкот перешёл в визг. Яростный, раздирающий уши визг ложащегося на боевой курс дракона.

Тварь спикировала на деревню из синевы неба – огромная. Кожистые, чёрные крылья закрыли солнце на миг. Сверху, с деревьев, закричали, запели рожки и трубы. Над деревней пронёсся тревожный, переливчатый крик. Жёлтой костью сверкнули когти – на лапах и кончиках крыл – кривые, зазубренные, острые пилы. Распахнулась пасть, обдав людей на земле затхлым кладбищенским духом.

Эрвин прыгнул у пулемёту. С места водителя, вмиг, перескочив меж сидениями. Задрались в небо тупые стволы.

ДаКоста ударил его по руке:

– Не лезь. Местные сами разберутся.

– Курвасса мит… – огрызнулся Эрвин, ругаясь на сбитый прицел.

– Не лезь, тебе говорю, брат. Культурные… эта… особенности, подписку забыл? Какой-то туземный замут с этой птичкой, влезешь – хлопот не оберёшься. Местные знают, что делают…

Оглянувшись, Эрвин понял, что ДаКоста прав. Атака крылатой твари особой паники не вызвала. Запели, заорали сигнальные трубы с площадок на ветвях мачтовых сосен, погасли огни. Плетёные щиты стен упали вниз, схлопнулись, накрывая детей и женщин – быстро, но без лишней суеты. Вокруг по площади – дружный, синхронный лязг. Воины слитно скинули винтовки с плеча, передернули затворы и замерли, выжидая. Плоские лица смотрели ввысь, на пикирующую тварь, спокойно, будто на муху. Босоногий мальчишка подбежал, протянул вождю ружье – длинноствольный автоматический карабин, с золочёным прикладом.

Хлопнул выстрел, в небо, навстречу твари поднялся дымок – не с площади, с южного края деревни. Почти тут же – гортанный клич и новый выстрел. С северного. Пуля чиркнула, выбив искры из костяного гребня на голове. Тварь взмахнула крыльями, заревела, упала вниз – грудью и лапами на кроны деревьев.

Деревню строили с умом. Высоченные, мачтовые сосны согнулись, но выдержали удар крылатой туши. Тварь ревела, тянула вниз клюв, скребла и рвала когтями сплетённые толстые ветви. Выстрелы хлопали снизу – строго по одному, каждый предварялся коротким, гортанным кличем в три ноты. «Будто и впрямь ритуал, – подумал про себя Эрвин, убирая руки с пулемёта, – похоже на то». Воины вокруг вождя так и не сделали ни единого выстрела, хотя позиция их – прямо под впалым брюхом – была, на Эрвинов взгляд, лучше не придумаешь. Винтовки били с краёв, часто, но точно – пули рвали перья, щёлкали, вспыхивая искрами попаданий на гребне вокруг головы. Тварь била клювом, рычала, косила вниз багровые, безумные от ярости глаза. Сосны скрипели и гнулись, но держали надёжно. Толстая ветка под лапой сломалась вдруг, полетела вниз. Перевернулась в воздухе раз и другой, с треском упала на землю, разбилась. Освободившаяся тварь взревела, взлетела назад – ввысь, обратно в бездонное небо. Пули рванулись ей вслед. Одно выбило перо из хвоста.