Александр Зарубин - Культурные особенности. I. Отпуск на «Счастье»

«And there’s that photo on the bookshelf

Among the yellow book for dust

In uniform, with shoulder-boards on…

And he will not her love…»

«Один бог знает, каким зигзагом пробрался сюда этот мотив – с равнин старой Земли, через грязь и полумрак нижних палуб – сюда, на шелестящие галькой пляжи иной планеты» – лениво думал Эрвин, оглядывая людей. Потом долго и мучительно пытался понять – что ещё за дела у него остались на сегодня. Сеть дадут не раньше утра – раньше некому, саперы гуляют вместе со всеми. Вон, их старшина уже заснул на песке, голову – на бревно, клочковатая борода торчит в небо. Ирина давно ушла и, получалось, дел для Эрвина на сегодня нет. Совсем. Стоило так подумать – усталость тут же взяла своё, подкралась на мягких лапах, оглушила, отдавшись звоном в голове и ватной мягкостью – в теле. Стакан в руке опустел – давно плескалась в животе пряная местная самогонка. Звезды сияли на угольном ночном небе – неправдоподобно – большие и яркие. Мерцающие разноцветные огоньки, складывавшиеся на глазах в колдовские узоры. Шумело море, волны шипели вдали, катая по берегу крупную гальку. Шелестел ветер, гремели цикады – мерно, аккомпанементом ударных к тягучей земной песне. Туземки – Эрвин вздрогнул и повернул голову, невольно ища их глазами.

«Ответственный теперь за них, вроде, раз привёз»

Прислушался – в мелодию песни вплетаются гортанные звуки чужого языка. А чуть погодя нашел их и глазами. Все трое сидят чуть в стороне, благоразумно. Но тоже подпевают, пусть и не зная слов. Красиво получается. Мелкая уже заснула, средняя трепалась о чем-то с рыжеволосой растрепанной Лизой – крановщицей из третьего грузового. Без языка, на одних пальцах, свет от костра танцует джигу на лицах у обеих. Старшая из всех трех, Мия – вроде бы так ее имя – посмотрела Эрвину в лицо и улыбнулась. Льдистый небесный свет растекался, плясал под черными волосами – на щеках и высоких скулах, мигнул, отражаясь звездным огнем в широко распахнутых глазах.

Эрвин встал. Нога подвернулась, закачалась, дрогнула под подошвами, ставшая вдруг мягкой земля. Деревенский самогон оказался куда крепче, чем Эрвин думал. А в глотку тек так легко. Собрался, сделал шаг, потом другой. Вышел на пляж. Умылся, поймав в ладоши убегающую меж камней струйку воды. Волна разбилась о камни невдалеке, обдав Эрвина потоком брызг и соленой пены. Рубашка намокла, зато прочистилась голова. В деревьях за спиной закричала ночная птица. В пузырчатом доме дрогнул и погас свет в одном из шаров – темное пятно на мерцающем желтом фоне.

«Должно быть, это Ирина. Спать легла, – подумал Эрвин, глядя, как гнутся и дрожат на ветру желтые от света листья деревьев, – пора и мне».

Эрвин шагнул было к дому, оскользнулся на гальке и вспомнил, что забыл занять себе квартиру в одном из пузырей. Не до того было. Под ногами зашипела волна, обдала сапоги белой, сверкающей пеной. Ветер задул с берега – несильный, теплый и ласковый, шелестящий листьями ветерок. Эрвин махнул рукой и решил, что будить Ирину из-за такой мелочи глупо. Развернулся и зашагал – по пляжу, мимо длинношеего Чарли, увлеченно закусывающего строгой табличкой. Походя потрепал морского змея по голове и свернул в камыши, к припаркованной бэхе.

Достал брезент из Н.З., кинул на землю и улегся сверху, бездумно глядя, как трепещут и гнутся камыши под ветром. Ярким, сверкающим обручем – звезды, их свет струился, плыл сквозь тонкие, шелестящие листья. Узор созвездий – странен и дик. Эрвин нашел желтую большую звезду, мерцающую, словно опаловая бусина. Вроде, Солнце. То, вокруг которого бежит Земля. А рядом мерцающий алый гигант – мятежный Аздарг, если память не забыла школьную программу.

– А Семицветья отсюда не видно, – Эрвин еще успел этому огорчится. Ненадолго, прежде, чем его веки сомкнулись…

**

Миа, непутевая дочь Туманного леса.

Врать не буду, сама не знаю, зачем я тогда встала и пошла прочь от костра. Крестового парня разыскать, да спросить про место ночлега. Вроде бы – это я так Лиианне сказала. В первой половине даже и не наврала. А вот во второй – ночь теплая, ветер мягкий, переночевали бы так. Сама не знаю, зачем. Или знаю, да не скажу.

Вот богиня ночная – она знает, с неба видела, да бог крестовых – его ящик железный как раз над головой проплывал. Треугольный, большой, сияющий – звезды меркнут. Я ему еще украдкой язык показала – пусть знает, как людей по небу швырять.

Показала, да и свернула в камыши. А там зверь-машина, да парень, что нас привез. Не утерпела, подошла, села рядом. Гляжу – спят. Оба. Дремлют. Машина на колесах, как ей и положено, парень рядом, на траву прилег. Утомились за день, забегались, одну непутевую дочь леса спасая. Теперь у машины скула набок, железо порванное блестит, да клык драконий в колесах застрял. А парень – лежит, кулак под голову закинул, лицо расслабилось, совсем другой вид приняло. Истинный, как мама моя говорила. Видно, теперь, что доброе. Днем был упрямый да злой, а сейчас… Под глазом – синяк, да губы в кровь съедены.

А звезды с неба мерцают, Мие дурной подмигивают, словно видят все…

**

А Эрвину снилось родное Семицветье, закат – нормальный закат родной планеты. Семь цветов – семь полос на полнеба. В ряд, как на флаге. Стук каблуков, тень плывет навстречу – зеленая и голубая полоса заката делят ее надвое, кутают в свет, словно в плащ, играют в волосах. Лица – Эрвин во сне смотрел против солнца, не щурясь – не видно. И не нужно. Он и так знал, кто там идет.

Ирина Строгова.

Это Эрвину снился день их отлета. Три – или пять месяцев назад. Забыл. Неважно. Важно, что сейчас солнце на небе мигнет и скроется за борт висящего на орбите корабля. На его мир ляжет тень. Тогда он и разглядит ее. В гражданском, строгом костюме, на плече – черная, смоляная, коса, тонкие пальцы рассеянно крутят и теребят бантик на кисточке. Через мгновенье. А пока тягучий закатный свет кутал ее фигуру в радужное сиянье. И стук каблуков. Изящных длинных каблуков. Модельные туфли, странные на грубом бетоне летного поля.

– Привет, я тебя не знаю, – прозвенел голос в ушах. Тенью, воспоминанием. Эрвин кивнул. Скоро померкнет свет, они с Ириной скажут друг другу пару незначащих слов и разойдутся. Стук каблуков. Сейчас…

Мгновенье прошло. Свет не померк, наоборот – вспыхнул ярким, ослепительным блеском. Сияющим облаком, радужной короны в черных как ночь волосах. Прозвенели по бетону каблуки – близко, почти у уха.

«Тогда, в реальности, этого не было» – успел подумать Эрвин, прежде чем свет коснулся его губ. Ласково, мягко и одновременно – требовательно. Мир во сне вспыхнул, поплыл, закачался перед глазами. По губам растекся огонь. Сладкий, кружащий голову огонь, пахнущий дымом костра, корицей и пряным соком листьев тари.