Егор Nебо - Маяки

– Может быть, всё-таки расскажете, какого черта вам от меня надо? – спросил я решительно.

Борис улыбнулся.

– Не злитесь, Александр Николаевич, – сказал он. – Мне действительно надо то, о чём я вам говорил. Я приехал за вашей книгой.

– Из библиотеки Конгресса США, – напомнил я.

– Вы знаете, самое любопытное, что нашли мы её действительно там. Случайно. Среди американцев тоже есть любопытные люди…

– Не сомневаюсь.

– Да, да. Среди технической литературы и трудов профессоров и докторов наук – вдруг ваша… ммм… книга. То, что её вообще нашли – нелепица, случайность.

Шепетинский замолчал, как будто действительно переживая эту нелепую ситуацию: моя книга – и вдруг в библиотеке Конгресса США.

– В общем, мы её обнаружили, – сказал Борис. – И теперь хотим купить весь остальной тираж. Который ещё остался. Сколько, вы говорите, у вас есть ещё книг?

– Ну, – стал в уме подсчитывать я, – штук четыреста, наверно, ещё есть.

Ляпнул я почти наугад. Но Бориса такая приблизительная цифра устроила.

– Я хочу купить их все. За остаток тиража я дам вам… – здесь Шепетинский, который явно знал цифру, которую сейчас собирался назвать, сделал театральную паузу. – Я дам вам за остатки тиража десять тысяч долларов.

Тут у меня немного ослабли колени. Ради этого предложения стоило впускать сегодня Бориса. Мне, наконец, предлагали деньги за мои писательские труды. Хорошие деньги. И было совершенно ясно, что предложение это не шутейное.

Я присел за стол. Наверное, нужно было выдержать какую-то паузу. Надуть щеки.

Но ничего этого я не сделал.

– Я… я согласен, – ответил я.

Борис помедлил с продолжением разговора. Походил по комнате. Рассмотрел яишницу – картину моего отца над электроплитой. Рассмотрел дельфина, картину моей дочери.

– Но в этой сделке есть одно небольшое условие, – сказал, наконец, Борис.

Интересно, какое. Я почувствовал, что сейчас или доллары придётся отправить на благотворительность, или надо будет переписать 80 процентов текста. Я сделал как можно более равнодушный вид:

– Говорите.

Шепетинский посмотрел на меня с видом делового человека, как-то по-новому, по-волчьи. Он понял: я уже в сделке. И теперь мы только обсуждаем подробности.

Борис отошёл от окна, снова сел в кресло. Снова поднял на руки свой чемоданчик, раскрыл его и вытащил красивую, величественную, обаятельную и грациозную пачку долларов США. Положил на стол. Посмотрел на меня.

– Вы больше нигде ничего не публикуете про Маяки, – сказал после всех своих манипуляций Борис. – Ни под каким видом. Ни в статьях, ни в журналах, ни даже в социальных сетях. Вообще нигде, понимаете? А мы будем внимательно за этим наблюдать.

Шепетинский медленно подвинул пачку ко мне.

– Я вам, Александр Николаевич, вовсе бы рекомендовал эту вашу концепцию забыть, – сказал представитель библиотеки.

– Концепцию? – я сказал это, чтобы хоть что-то сказать.

– Ну да. Про Маяки. Это можно назвать концепцией?

Я промолчал.

Борис снова полез в свой чемоданчик и достал два листа с машинописным текстом.

– Это договор. Формальность. Ни в какие суды я с ним, конечно же, не пойду. Но лучше будет, если вы его прочитаете и подпишете.

Шепетинский положил листки на стол, наверх положил ручку. И подвинул их ко мне вслед за деньгами.

4.

Опережение событий.

Письмо Маргарите, 2012 года рождения.

Письмо первое

Привет, Маргарита, привет, моя дочка.

Тебе сегодня исполнилось 16 лет.

Ты уже совсем взрослая.

Я пишу эти письма, когда тебе всего десять.

А получила ты их только сейчас.

Сделано это для того, чтобы ты всё хорошо поняла.

Скорее всего, меня уже нет в живых, Марго, но это совершенно ничего не меняет. Потому что в этих письмах и то, для чего я жил, и то, почему погиб.

Мне понадобится твоя помощь.

Впрочем, куда я спешу, давай обо всём по порядку.

Сначала я хочу открыть тебе одну тайну. Одну, но большую.

Итак, Маргарита, однажды я понял, что я – не человек. Вернее, не совсем человек. Я понял, что я – инструмент.

Инструмент Бога.

Понимаешь, какая штука: у Бога тоже есть инструменты. Такой ящик, как у мастеров из ЖЭСа, которые приходят починить электричество или потёкший кран.

В мире, который создал Бог, тоже постоянно где-то что-то протекает или нуждается в ремонте. Поэтому Богу без инструмента никак нельзя. И такие инструменты у него – люди. Люди очень разные.

Вот в своё время, давно, Бог вылепил одного человека. Вылепил, вдохнул в него жизнь, вдохнул в него сообразительность, много, и – выпустил, наблюдает. А этот человек возьми, и изобрети колесо. Ты представляешь, как сложно было людям без колеса, и как сейчас проще с колесом?

Или вылепит Бог другого человека, вдохнёт упорства, много, и выпустит. И этот упорный человек проделает тысячу неудачных экспериментов, а на тысячу первый изобретает лампочку, которая тебе сегодня свет каждый день даёт.

Так вот, я – такой же инструмент Бога. Бог сначала меня вылепил. Потом вдохнул воображения – и тоже много. Для того, чтобы я однажды изобрёл Маяки, которые светят не через пространство, а через время.

И я их изобрел.

Я попробую сейчас тебе рассказать, как работает они работают.

Когда человек помирает, его кладут в деревянный ящик, плачут с причитаниями, потом прощаются с человеком навсегда, забивают тот деревянный ящик гвоздями и закапывают в поверхность матушки нашей, планеты Земля.

Так вот, я со всем согласен, кроме одного. Я не согласен прощаться навсегда.

Это, на мой взгляд, совершенно необязательно.

Давным-давно всем известно, что есть у людей такая штука – «душа». И что штука эта путешествует из тела в тело, бесконечно.

Известно это всем давным—давно, да вот только доказать это ещё никому не удавалось. Не лепил Бог такого человека, который бы доказал. Но вот время, наконец, пришло. И Бог слепил меня.

Когда я закончил институт, мне долго не удавалось понять, отчего так криво складывается моя жизнь. Отчего так нелепо и так нескладно.

Люди вокруг жили спокойно и тихо, ходили на работы, зарабатывали себе на жизнь.

Я же ходил в дырявых кедах, пил, убегал от контролёров в автобусах, ел куриные суповые наборы ценой в доллар за килограмм, устраивался на какие-то нелепые работы, которые меня никогда не интересовали, и думал. Я постоянно думал о том, как всё устроено. Как устроено то, что скрыто от наших глаз.

Люди вокруг влюблялись, женились, строили себе дома, рожали сыновей и сажали деревья.

Я в это время думал, пил спиртосодержащий боярышник, стригся наголо, потому что не было денег на парикмахерскую, увольнялся с работ, ругался с твоей мамой и, наконец, довел наши с ней отношения до того, что наша семья развалилась.