Андрей Валентинов - Аргентина. Лейхтвейс

Сон все-таки победил, и Коля Таубе вновь оказался на знакомом подоконнике. Двор-колодец, двери подъездов… Все, как и было.

Нет! Песня стихла, шарманщик исчез, девочка осталась, но платье на ней теперь не белое, а почему-то светло-серое. Маленькая смешная сумочка на плече, на правом рукаве – черная креповая повязка… Внезапно подоконник резко накренился, и Коля сообразил, что падает.

Ранец!

Остановиться удалось лишь у самой земли. Лейхтвейс привычно протянул вперед руку в перчатке-гироскопе, выровнялся и медленно опустился на пыльный асфальт. Девочка была рядом, сумочка расстегнута, в маленькой ручонке – пистолет, «жилеточный браунинг». Черный зрачок ствола – прямо в лицо.

– Фашист! – выдохнула она, нажимая на спусковой крючок.

«Скромнее, мой Никодим!»

Выстрел! Нет, пистолет дрогнул беззвучно. Лейхтвейс не проснулся, просто понял, что ничего этого на самом деле нет – ни двора, ни девочки, ни пистолета. Есть лишь он сам – и память, которую нельзя ни уговорить, ни обмануть.

Наклонился к той, что стала его Смертью, взглянул в глаза.

– Хорошо. В следующий раз – моя очередь. Не обижусь.

– Сначала помоги ящерице… Веронике Оршич. Я одна не смогу.

Он ждал совсем иного и очень удивился. Поглядел вверх, в далекую синеву, попросил ответа.

Небо молчало.

«Тиритомба, тиритомба, – шевельнул губами князь, просыпаясь. – Тиритомба, песню пой!» Попытался сглотнуть, но во рту была Сахара, полная верблюдов. – «Выйду к морю, выйду к морю я под вечер, там одну красотку встречу…»

Помотал головой, провел ладонью по голове, усмиряя взъерошенные волосья-иглы, и не без радости отметил, что жив. К середине ночи перспективы казались не столь радужными.

До «Тиритомбы» он все-таки не допился. Песню завел Красный Нос: говорить уже не мог, тем не менее, пытался общаться. Перед этим он успел подробно поведать о своей тяжкой, не сложившейся жизни, на нее же пожаловаться и пустить горькую горючую слезу. Осторожности, однако, не терял, о делах городских молчал напрочь, когда же помянули подесту, моргнул изумленно и вполне искренне поинтересовался, кто это такой.

Конвойные, люди с немалым опытом, форму держали и служебную честь не порушили, разве что говорить старались очень короткими фразами. Ближе к полуночи, многозначительно переглянувшись, встали из-за стола и отбыли, не забыв прихватить у хозяина еще одну бутыль альянико греко. Дикобраз остался при синьоре Ка-зал-ма-джи-о-ре и честно дождался, пока тот допоет про Тиритомбу и ткнется носом в деревянную столешницу.

Дикобраз без всякого удовольствия поглядел в низкий белый потолок, осознавая, что надо жить дальше. Встал, окинул печальным взглядом маленький гостиничный номер. Деревянная кровать, стул, окна, керосиновая лампа на подоконнике, тумбочка, кувшин на тумбочке, рядом с ним знакомая черная бутыль и два глиняных стакана.

Князь попытался вспомнить, осталось ли что-то в бутыли. Не смог…

Шагнув вперед, сжал скляницу в руке, поглядел с надеждой. Взболтнул – и удовлетворенно улыбнулся. Будет, будет чем распугать верблюдов!

Опрокинув стаканчик, немного подождал и окинул мир просветленным взором.

Вовремя! День его светлости Руффо ди Скалетта ди Матера начался – громким стуком в дверь.

* * *

– Гамбаротта! [13]  Gambarotta – Сломанная нога ( итал .). – с превеликим достоинством проговорили за порогом. Князь невольно ощупал колени. Левое в порядке, правое тоже. Значит, не повезло гостю.

Открыл – и первым делом убедился, что с ногами у пришедшего все в порядке. Стоит – и даже не шатается. Тот, явно уловив взгляд, повторил тем же тоном, но с оттенком легкой обиды:

– Джузеппе Гамбаротта! Подеста.

Немного подумав, неохотно шевельнул тяжелыми мясистыми губами:

– Добрый день, ваша светлость.

– Заходите, синьор подеста! – искренне улыбнулся князь.

Гость перешагнул порог, и в комнатке сразу стало тесно. Гамбаротта оказался высок, плечист и вальяжен. Хорошо пошитый темный костюм сидел как влитой, от гладко зачесанных волос так и несло бриолином, на указательном пальце правой – массивный перстень, на безымянном левой – кольцо. Маленькие аккуратные усики, на левом лацкане – приметный значок с ликторской связкой.

Фашио…

– Ваша светлость! – повторил он с явным укором, окидывая взором комнату. – Как должностное лицо, обязан вас уведомить, что интернированные не имеют права проживать в гостинице.

– Не имеют, – охотно согласился князь. – Вы присаживайтесь.

Подеста, смерив долгим взглядом стул, еле заметно поморщился.

– Воздержусь. Я здесь сугубо официально. Между прочим, по вашей вине мне сегодня пришлось провести все утро в библиотеке. Так вот, ни в одной – слышите, ваша светлость! – ни в одной книге не сказано, что Руффо владели именно Матерой. Говорится лишь о землях в Лукании.

– Именно это и говорится, – покорно кивнул Дикобраз. – Да вы не волнуйтесь, в канцелярии Дуче разберутся. Пришлют комиссию, поднимут все документы, городской архив по бумажкам разложат.

Гость сглотнул и прикоснулся к значку на лацкане. Князь ди Матера не дрогнул лицом, но предпочел отвернуться. Историю про Его Католическое Величество он честно выдумал – от начала до конца.

– Но сейчас это не имеет ни малейшего значения! Италия объединилась, здесь, между прочим, воевал сам Гарибальди!

– Ни малейшего, – улыбнулся князь, глядя в окно. – В самом крайнем случае обвинят вас в политической близорукости. Это ничего, лишь бы не приписали преступный умысел. Детали никому не будут интересны, важен факт: хозяин Матеры посетил свой город при полном попустительстве властей. Хорошо, что мы живем в Италии! В Советской России вас бы сразу обвинили в попытке государственного переворота.

– Но при чем тут я? – воззвал синьор Гамбаротта, вздымая руки к потолку. – О, Мадонна! Вас же прислали сюда из Рима, и я знать ничего не знал!

Дикобраз сочувственно вздохнул: