Богдан Петецкий - Зоны нейтрализации

Да. Тут бы не помогли никакие лазерные диоды, никакие лакеи, всякая там автоматическая корректировка гомеостаза. Зрелища этого мне не забыть до конца жизни.

Фронтовой госпиталь времен тех войн, от которых не осталось уже следа в памяти живущих поколений. Причем – госпиталь не для военных. Для многострадальных обитателей селений, через которые прошел фронт. Историческая драма первых лет кризиса цивилизации. На сцене комфортного интерьера кабины современного звездолета. Не ели они, наверно, с неделю. Их лица производили впечатление живыми перенесенных с гравюр Гойи. Не крышке стола, на пультах, в нишах конструкций, во всех закоулках, а в первую очередь по всему полу валялись грязная посуда, остатки пищи и бинты. Только вот пищи у них было вдосталь. Я покосился на батарею синтезаторов. Все сегменты были под напряжением. Об исчерпании запасов, всего через несколько лет, не могло быть и речи.

И все же люди походили на скелеты, заросли, опустились. Были измождены до предела. Но понемногу приходили в себя. Глаза всех были направлены на меня. Я ощущал на себе эти неподвижные взгляды, лишенные какого-либо выражения.

Я стоял в проходе в координаторскую и смотрел. Хотел дать им немного времени. Не прошло и десяти минут, как излучатель «Фобоса» закончил очистку района вокруг корабля. До этого момента они находились в зоне нейтрализации. И дьявол знает, как долго. Мне самому требовалось определенное время, чтобы прийти в себя после визитов черных автоматов, хотя я никогда не оставался в их соседстве дольше нескольких минут.

Мое внимание привлекла импровизированная конструкция какого-то дистиллятора, установленная на опущенной крышке транспортера химэлементов. Я осторожно поднял сосуд и попробовал оставшуюся на дне жидкость. Сомнений не оставалось. Они гнали спирт.

Я повернулся и поискал глазами взгляд Торнса. Какое-то время он вглядывался в меня, потом опустил веки, словно хотел утверждающе ответить на непроизнесенный вопрос. Я снова почувствовал холод на висках. Начал просматривать извлеченные со склада химикаты. На соседней крышке люка стояло какое-то странное устройство. Я не смог бы применить его ни для одной из известных мне реакций. Соединенные как попало колбы, скрепленные проволокой, перепутанные провода, излучатели, небольшой химический лазер, нацеленный на выпуклую миску, посыпанную белым порошком. В опорожненных, прозрачных канистрах остатки субстанции. Одни алкалоиды. Что-то у меня забрезжило. Я открыл остальные контейнеры и сделал беглый осмотр их содержимого. В номенклатуре алкалоидов бытовалось еще полно веществ. Только одна группа была исчерпана до конца. Изохинолиновые производные.

Я достаточно ориентировался, чтобы знать, что это означает. И что они делали с эфиром, от которого остались разбросанные по полу бутылки. В определенный момент их перестал удовлетворять алкоголь. Эфир растворяет алколоиды. А из производных изохинолина производится морфин. И прочие наркотики.

С меня этого хватало. Одно, по крайней мере, я знал точно. От этих людей мы ничего не узнаем. Не потому, что у них не будет желания рассказывать. Или оттого, что они окажутся не в состоянии вспомнить все, что они пережили с того дня, когда «Проксима» опустилась на поверхность планеты. Нет. Попросту мы не станем их спрашивать.

Я почувствовал чью-то ладонь на плече. Неторопливо повернул голову.

За мной стоял Кросвиц. Его широко раскрытые глаза уставились на меня с такой силой, что на долю секунды мне пришлось напрячь мышцы до пределов боли, чтобы не покачнуться. Глубокую тишину кабины нарушали только отзвуки неровного дыхания бессильно лежащих людей. Поэтому я и не услышал его шагов, когда он подходил сзади.

Он пошевелил губами. Взгляд его несколько поуспокоился.

– Кросвиц, – спокойно произнес я. – Рад тебя видеть.

Мой голос прозвучал чуждо. Внутри кабины произошла какая-то перемена. Словно пришел в действие много лет неиспользовавшийся агрегат, подавляющий оживляющий газ в гибернаторы.

Его рука, все еще лежащая на моем плече, дрогнула. Я ощутил слабое пожатие пальцев. Неожиданно он отпустил меня и отступил на два шага, не переставая изучающе меня разглядывать.

– Ты – Тааль, – произнес он, выговаривая каждую букву в отдельности. Собственно, это был шепот, едва различимый.

Все это очень мило, – мелькнуло у меня в голове. – Но сейчас не время для умилений.

– Идем со мной, – сказал я, вытягивая к нему руку. Он не принял ее. Выпрямился и забегал глазами по кабине.

– Не смотри, – проронил я. – Идем.

На этот раз он услышал. Я отвел его в небольшую нишу, возле ванной. Там находились диагностический комплекс и автоматическая аптечка.

Ну и здоровье было у парня. Практически все с ним было в порядке. Общее истощение, повышенная возбудимость, легкое ослабление сердечной мышцы, мелкие отклонения. Надрыв связки в правом предплечье. В том, которое он повредил себе, наверно, сегодня, колотя рукой по земле в бессильной ярости после напрасного, полубессознательного поступка.

Он проглотил порцию деликатесов, выделенных ему автоматом, и позволил перебинтовать плечо. Сидел спокойно, уже не разговаривая, обнаженный, худой, но не настолько исхудавший, как остальные. Когда все было закончено, поднялся и без слова пошел умываться. Я услышал шипение вылетающего газа.

Я подождал его. Когда он вышел, в новом комбинезоне, я преградил ему дорогу и сказал твердым тоном:

– Я шеф спасательной группы. Пока будешь в моем распоряжении.

Он кивнул. Потом испытующе поглядел на меня и движением головы указал на женщину, устроившуюся в кресле.

Я повернулся лицом к кабине и пересчитал присутствующих. Торит, Бистра, Нотти... двенадцать. На борту «Монитора» было пять человек. На «Гелиосе» и «Проксиме» по двенадцать. Коллинса мы оставили в песчаном погребении, накрытом холмом из разноцветных минералов, возле купола со входом в подземелья. Не хватало девяти человек. Среди них Устера.

– Где остальные? – спросил я.

– Неподалеку, – бросил он. – Если там еще есть кто живой. Сидят на этакой крохотной базе...

– Как это произошло?

Он пожал плечами.

– Не было согласия на борту... Передрались...

– Между собой? – В моих глазах, должно быть, виднелось что-то такое, что он невольно усмехнулся. Это была одна из самых печальных улыбок, какие мне приходилось видеть в своей жизни.

– Не бойся, – произнес он. – Я в своем уме. Сейчас. – На слове «сейчас» он сделал упор.

– Ты знаешь, где это?

– Ага. Я там был.

– Был?

– Да... поприветствовали меня огнем. Потом я сам стрелял.

– Как ты выбрался за кордон?

– Тогда еще не было этих башенок. Только антиполя.