Морье Дю - Голодная Гора

- Вот замок Эндриф, где родилась наша бабушка, - сказал Хэл, указывая вдаль. - Там живут наши родственники, троюродные братья и сестры. Я думаю, Молли пригласила их к нам. Они, наверное, уже совсем большие. А там, видишь? У самого берега стоит церковь, это Ардмор. Мы ездили туда каждое воскресенье, там похоронена мама.

Какая она маленькая, эта церковь, одинокая, открытая всем ветрам. Неужели мама лежит здесь все эти десять лет, и рядом нет не одной близкой души? Интересно, приносит ли кто-нибудь цветы на ее могилу? Хэл почувствовал, что у него сжалось горло. Прошлое казалось таким далеким, таким давнишним.

Вот Голодная Гора подняла свою старую гранитную голову в небо, а у подножья - рудник, заводские трубы, сараи, рельсы для вагонеток, а когда пароход обогнул мыс, перед ним открылась горбатая спина острова Дун, длинный ряд гарнизонных строений и деревушка Дунхейвен, примостившаяся в тени холмов.

- Посмотри туда, в глубину залива, там, напротив гавани - Клонмиэр, видишь? - показал Хэл.

В полном молчании они смотрели на родной дом, который покинули маленькими детьми. Солнце било в окна, освещало серые стены. Патина времени покрыла новое крыло, притушив свежие краски, и оно сделалось частью целого, но было по-прежнему пусто - никто к нему не прикасался с того самого дня, когда строители покинули его в тысяча восемьсот семьдесят первом году. На старой башне развевался флаг; в заливе стояли на причале лодки.

У Кити по щекам струились слезы.

- Я знаю, что это глупо, но ничего не могу с собой поделать, - сказала она, улыбаясь Хэлу. - Я думала увидеть какие-то перемены, но все осталось по-прежнему. Все, как было.

- Там в одной лодке кто-то сидит, - сказал Хэл. - Интересно, кто это, Сюливан или Бэрд? Ловят, наверное, килигу.

- А цапли по-прежнему живут в конце парка, - сказала Кити. - Посмотри, Лизет, видишь их лохматые гнезда возле другого рукава? Вот и причальная стенка. А в гавани совсем сухо, отлив. Придется бросить якорь и добираться на лодках.

- Я вижу на пристани Молли и Роберта, - сообщила Лизет, - а с ними еще какие-то люди. Мужчина с седой бородой, а одет, как священник.

- Это дядя Том, - закричал Хэл. - Когда-то он был лучшим папиным другом. А вон там, смотри, тетя Гариет машет платком.

- А с ними, наверное, Джинни, - сказала Кити. - Боже мой, ведь ей было всего шесть лет, когда мы уехали. А теперь, наверное, уже шестнадцать.

Лопасти парохода захлюпали по воде, и суденышко дало задний ход. Бросили якорь. На легкой волне залива запрыгали лодочки. Все улыбались, целовали друг друга, здоровались. Том положил одну руку на плечо Хэла, а другой обнял Кити. Тетя Гариет подхватила на руки Лизет и крепко прижала ее к себе. Джинни смотрела то на одного, то на другого своими ласковыми карими глазами.

- Бог вас благослови, - сказал дядя Том своим глубоким басом. - Мы так рады, что вы вернулись домой, так счастливы и благодарны.

Знакомая булыжная мостовая, галечный пляж, лодки, вытащенные на берег, чтобы их не смыло приливом. Лавка старого Мэрфи, мастерская свечника на углу, паб на той стороне площади. Был базарный день, и повсюду убирали прилавки. Пастух гнал стадо вверх по дороге. Тут и там на площади стоят мужчины, в зубах соломинка, взгляд устремлен в пространство, стоят и ничего не делают - обычная картина. В дверях одного дома женщина осыпает бранью соседку; откуда-то выбежал бедно одетый ребенок, держа палец во рту. На ступеньках лавочки Мэрфи стоит священник, держа под мышкой кочан капусты. Группка шахтеров в рабочей одежде идет по дороге от Голодной Горы, распевая песни.

- Зачем только мы оттуда уехали? - проговорил Хэл. - Почему папа заставил нас уехать?

Дядя Том улыбнулся и взял его за руку.

- Это уже не важно, - сказал он, - вы теперь опять дома.

Как приятно снова видеть дядю Тома, поцеловать в пухлую щечку тетю Гариет; вдохнуть знакомый запах пасторского дома, где всегда пахнет кожаными креслами, папоротником и собаками; пить чай со всякой снедью, включая фруктовый кекс собственного изготовления тети Гариет. А в душе толпятся воспоминания, счастливые воспоминания детства.

- Вы по-прежнему сбиваете масло из сливок, которые снимаете раковиной?

- А дядя Том все еще ездит по воскресеньям в Ардмор верхом?

- А помните, как мы после чая играли в шарады, а мама притворялась, что не может отгадать, хотя с самого начала знала, какое слово мы загадали?

- А вы не забыли пикник на Килинских болотах, когда Кити упала в яму?

- А экскурсию на Бул-Рок?

- А бал, который давали офицеры гарнизона на острове Дун?

Лет, проведенных в Лондоне, словно и не бывало. Итона и Оксфорда на было в природе. Аделина и Ланкастер-Гейт - это просто дурной сон.

Молли не забыла, что он хотел получить комнату в башне, и Хэл, в первый вечер, который они провели дома, оглядывал ее стены, слишком взволнованный, чтобы сказать хоть слово. Боулы не пользовались этой комнатой, от стен тянуло сыростью и нежилым духом. Картины потускнели, некоторые даже покрылись плесенью. На старом шкафу стоял ящичек с птичьими яйцами, покрытый толстым слоем пыли. Он забыл, чей это был ящичек. Может быть, он принадлежал деду, который выиграл серебряный кубок на состязаниях борзых собак? Хэл снял ящичек со шкафа и стер с него пыль. Была там и разобранная на части удочка. Она уже никуда не годилась. Хэл был рад, что Боулы ничего не изменили в этой комнате. В ней было что-то интимное, личное, что принадлежало только семье. Дом оставался таким же, как прежде, разве что чуть постарел и обветшал. Некоторые ковры вытерлись, занавеси в столовой никуда не годились. Слуги, которых Молли привезла с собой из робертова дома, говорили, что пользоваться кухонной плитой почти невозможно, а насос в конюшне совсем сломался.

- Но какое это имеет значение? - говорила Молли за обедом. - Мы снова дома, и если рождественскую индейку придется жарить прямо в столовой, на огне в камине, она от этого будет еще вкуснее.

Снова можно было слышать плеск волн в заливе. Снова полная луна встает над Голодной Горой.

Нужно было так много осмотреть, так много сделать, а времени было так мало. Как странно, что в конюшне уже не было старых лошадей, а каретный сарай опустел, потому что кареты и коляски давным-давно перевезли в Лондон, а в его прежней комнатушке над конюшней жил грум, которого привез с собой Роберт. В некоторых местах были разбиты окна; между камнями пробивалась трава.

- А как прекрасно все содержалось раньше, - со вздохом говорила Молли мужу. - Помню, каждое утро помощник конюха, прежде чем чистить лошадей, мыл весь двор, и только потом Тим подавал к подъезду коляску, если маме нужно было ехать в Дунхейвен. Ну ладно, пусть Боулы не заботились о том, чтобы держать имение в порядке, но тогда это должен был делать приказчик.