Морье Дю - Голодная Гора

По дороге Джинни зашла к некоторым знакомым в коттеджах Оукмаунта, так что домой она вернулась уже в шестом часу. Она шла через сад. Возле молочного чулана Пэтси колол дрова.

- А у вас гость, мисс Джинни, - сказал он, кивнув в сторону дома. Сошел на берег с парохода, право слово, и я враз его узнал, хоть и отощал он так, что ничего на нем не осталось.

- Кто же это, Пэтси? - спросила Джинни.

- Нет уж, идите домой к папаше, мисс Джинни, а я вам не скажу.

И Пэтси продолжал колоть дрова, покачивая головой и бормоча что-то себе под нос.

Когда Джинни вошла в дом, ее мать стояла в передней. У нее был взволнованный и немного грустный вид.

- Я думала, ты никогда не придешь, - сказала она. - Ступай к отцу, он у себя в кабинете. Имей в виду, дорогая, тебя ожидает сюрприз. Впрочем, не поймешь, сюрприз это или шок. Как странно, что это случилось в день твоего рождения.

Она нерешительно улыбалась, но в уголке глаза у нее притаилась слезинка.

Джинни прошла в кабинет. Ее отец стоял у камина, разговаривая с человеком, который сидел в кресле у окна, спиной к ней. В его широких плечах и наклоне головы было что-то знакомое. Она сделала шаг вперед, не веря своим глазам, и, в то же самое время, зная наверняка.

- Это Хэл, правда?

Он поднялся с кресла, высокий, худой, похожий на собственную тень, почему-то совсем не такой, каким она представляла его себе в мечтах все эти годы. Лицо его носило на себе следы страданий и разочарований. Под глазами залегли глубокие тени. Он выглядел старше своих тридцати лет, старше и, в то же время, казался удивительно не взрослым. Это был Хэл, с которого сорвали его юность, словно сняли рубашку, оставив ему, однако, надежду. Он подошел к ней, взял ее за руки и улыбнулся - это была улыбка Хэла, то, что она всегда любила и лучше всего помнила.

- Видишь, - сказал он, - я вернулся. Я неудачник, мне ничего не удалось добиться. Но дядя Том говорит, что я могу остаться. Ты не выгонишь меня, Джинни, а? Ты еще веришь в меня?

=

5

После того, как Хэл и Джинни поженились, они стали жить в Дунхейвене, в доме, ранее принадлежавшем старому доктору Армстронгу, который умер за несколько лет до этого. Дом находился всего в пяти минутах ходьбы от Ректори. Пастор и его жена снабдили их необходимой мебелью и бельем, а сама Джинни оказалась превосходной хозяйкой, так что не прошло и двух недель, как старый докторский дом сделался вполне пригодным для жилья, удобным и комфортабельным.

Свой короткий медовый месяц они провели у озера, привезя с собой фотографию, снятую перед самым возвращением домой. Они стоят рядом, несколько напряженные, немного смущенные, у Хэла в руках шляпа, а выражение лица гордое и настороженное, словно он стоит не перед фотографом, а перед обвинителем. Джинни, счастливая и полная надежды, в матросской шапочке на темной кудрявой головке, крепко сжимает в руках маленькую муфточку. Фотографию с гордостью водрузили на каминную полку в их новом доме.

Как странно, думал Хэл, что он живет в Дунхейвене, а не в Клонмиэре. От этого у него появилось ощущение собственной неполноценности, которое он никак не мог преодолеть. Он надеялся, что Джинни этого не замечает. Она была такая душечка, такая добрая, любящая и милая, так гордилась своим гнездышком, которое, в общем-то, ничего собой не представляло - достаточно безобразный полупустой дом, стоящий посреди деревни. Хэл ни за что на свете не хотел, чтобы она догадалась, как ему неприятно видеть из окна своей гостиной почту и иметь в качестве соседа сапожника Дулана. Эти мысли были вызваны не снобизмом, просто он втайне тосковал по просторам и уединенности Клонмиэра. Именно там был его дом, его законное место, а отнюдь не в Дунхейвене.

Когда подобные мысли приходили ему в голову, он клял себя, обвиняя в неблагодарности, и особенно старался похвалить Джинни за новые занавески, искусно составленный букет на каминной полке, за пирог, испеченный по поводу воскресенья.

- Я иногда веду себя, как скотина, радость моя, - говорил он, привлекая ее к себе, - и я прошу тебя: будь со мной терпеливой в такие минуты, не обращай внимания. Помимо скверного здоровья я привез с собой из Канады еще и приступы меланхолии.

- Зато у тебя есть жена, - отвечала она, ероша ему волосы. - Я для того и существую, чтобы прогонять твое дурное настроение и ободрять тебя.

- Ты моя прелесть, - говорил он, - и я счастливейший человек на свете... А теперь дай-ка мне молоток и гвозди, я попробую повесить тебе полку в кладовой. Канада, во всяком случае, принесла мне кое-какую пользу: я теперь мастер на все руки, умею делать по дому все, что нужно.

Прежде чем они решили поселиться в Дунхейвене, пастор спросил Хэла, не думает ли он жить в Клонмиэре. Хэл отрицательно покачал головой, и на лице у него установилось упрямое выражение.

- Имение принадлежит отцу, а не мне. А он ни разу мне не написал с тех пор, как я уехал из Лондона десять лет тому назад. Как же я могу после этого жить в Клонмиэре?

- А сам ты написал ему, мой мальчик, попросил прощения?

- Да, сразу же после того, как приехал в Виннипег. Ответа я не получил. Для меня этого было достаточно, больше я уже никогда не буду ему писать, никогда в жизни.

Том Калаген больше ничего не сказал. Только Бог может помочь, положить конец этой ссоре между отцом и сыном; если же он сам попробует вмешаться, то только испортит дело. Том написал письмо своему старому другу, сообщив ему о возвращении Хэла в Дунхейвен, о его нездоровье, о том, что в Канаде он не смог устроить свою жизнь, и что Хэл женился на его дочери. Ответное письмо Генри было достаточно кратким.

"Ничего другого я и не ожидал, - писал он, - был уверен, что он ничего не сумеет добиться в жизни. Боюсь, что твоя дочь только зря принесет себя в жертву".

Итак, Клонмиэр по-прежнему был закрыт на замок, и Хэл Бродрик жил не там, а в Дунхейвене. Джинни снова стряпала и делала другую работу по дому, только полы мыла служанка, приходившая по утрам, а Хэл чистил обувь и приносил в дом уголь.

- Все это я делал в Канаде, могу делать и здесь, - говорил он, а потом бросал взгляд через дорогу на Майкла Дулана, который поглядывал на него с усмешкой, словно презирая его, если же Хэл заговаривал с ним, отвечал свысока и равнодушно.

- Как забавно, что им это не нравится, - говорил он Джинни. - Когда мы жили в Клонмиэре, мы были "господа", проезжали мимо них в экипаже, и они нас, разумеется, ненавидели, но, в то же время, испытывали почтение - отца они, во всяком случае, уважали. А теперь, когда я живу среди них, им это не нравится, они рассматривают это как вторжение на их территорию. Нет-нет, тебя это не касается, к тебе они привыкли, ты пасторская дочка. А вот я это другое дело. Я Бродрик, они вправе ожидать, что я дам им пинка под зад, как бы они меня за это ни ненавидели.