Олег Виноградов - Проповедь

– О древо, такие же руки бросили твое семя в землю, такие же руки поили твой еще не окрепший росток влагой, такие же руки очищали тебя от сухих ветвей, и ты благодарило людей своими плодами. Но когда ты засохнешь, такие же руки срубят тебя и посадят на твое место новый побег. В жару ты даришь тень, голодному даешь пищу, ты существуешь на благо и за свой век ни разу не поддалось искушению. Сотни лет ты живешь в этом мире и ничего не делаешь плохого. Твой ствол с изъянами и плоды со временем портятся, но никто тебя не осуждает за это. Берут твои ягоды и радуются тому. Почему же мы, люди, ненавидим друг друга за наши слабости? Мы говорим, что человек – это венец природы, но ненавидим его за недостатки; провозглашаем любовь к ближнему, но больше радуемся его неудачам; считаем, что рождаемся в пороке, но мечтаем обрести рай. Кто из людей безгрешен? Неужели Господь так жесток, что закрывает человеку путь в Царство Небесное только оттого, что он слаб?

Иов достал из кармана золотой крест и вспомнил Марию.

Она протянула монаху свою руку и раскрыла ладонь. Зажатый в кулаке белый платок развернулся и оголил завернутый в него золотой крест.

– Возьмите, – попросила она, – я больше не хочу к нему прикасаться.

Он посмотрел в зеленые глаза женщины. Ее исповедь вызывала у него противоречивые чувства. Долгое время он внимательно ее слушал. Презирал, когда она рассказывала, как работала проституткой; ненавидел, когда она сообщила, что отравила человека; жалел, когда ее хотели убить, и проникался уважением за стремление познать Святое Писание. В конце он не мог понять, как относиться к ее исповеди. Мимолетно он стал сравнивать.

«Многие, – размышлял он, – грешат, а потом каются. Бывает и такое, что одну только неправедную мысль приходят замаливать. А эта лживая блудница, воровка, не почитающая свою мать, алчная убийца столько зла принесла на эту землю! В кои-то веки пришла, исповедалась, видишь ли, ей только Иерусалим подавай, и думает, что тем заслужила прощение, а ведь смертный грех закрывает дорогу в рай».

В мыслях происходила борьба. Да, он принимал, что, придя в церковь, она делает попытку осознать свои грехи, знал, что должен ей сказать: «Прощаются грехи твои, дочь моя, иди и не греши более», но не понимал, вправе ли он именем Господа простить ее. Первое время в нем преобладало желание наказать ее, заставить страдать за те беды, что она причинила людям.

– Не сомневайтесь, это тот самый крест, – чувствуя, что монах колеблется, подтвердила она, – с другими его не перепутаешь. Я его сразу узнала. Когда прилетела в Москву, чтобы хоть как-то протянуть первое время, пошла в ломбард. Не могла же я просить на жизнь деньги у мамы Марии. И увидела этот крест. Тут же, не раздумывая, все свои драгоценности обменяла на него – как лом на лом. Мне тогда очень нужен был поворот в жизни, я понадеялась на силу этого креста. Так и получилось. На следующий же день я оформилась в аспирантуру, а через некоторое время утвердили тему моей диссертации. Пришлось, правда, посидеть на хлебе и воде, но это ерунда. Теперь я не хочу ничего менять. Исповедаться – это последнее, чего я желала… что должна была сделать. Всегда верила, что сделаю это здесь, в Иерусалиме, и вот сегодня все так и произошло. Возьмите, – Мария выложила крест из платка прямо в руку монаха, – я отдаю его вам.

– Мне? – удивился Иов.

– Так полагается – отнести крест в церковь. Но я хочу, чтобы вы знали: он меняет судьбу. Крест этот магический. Тот, у кого он в руках, обязательно изменит свою судьбу, иногда, правда, через очень тяжелые испытания. Если вам пригодится, возьмите его себе. А я уже точно знаю, что мне он может только навредить.

Женщина встала, а монах, понимая, что иного из того, о чем он мыслит, сейчас произойти не может, не глядя в глаза, а делая вид, что рассматривает крест, только подумав про себя, что пусть жаждущий прощения его обрящет, произнес:

– Прощаются грехи твои, дочь моя, иди и не греши более.

Она посмотрела на Иова, улыбнулась, кивнула головой, показывая, что все понимает, поблагодарила, подошла к жертвенной копилке, просунула в щель какие-то деньги и ушла.

Он не проводил ее, не посмотрел вслед, не сказал напутственного слова, безучастно мусолил в руке золотой крест и думал, что такой исповеди он не припоминает. Внезапно под пальцем на оборотной стороне креста он почувствовал шероховатость. Повернул крест и внимательно пригляделся. Сам крест был странный. Равнолучевой формы и намного больше тех, которые люди носят на шее, сантиметров семь и занимал почти всю ладонь. Фигура креста была необычная. В центре ромб или, скорее, квадрат, а к его четырем углам за вершины крепились четыре треугольника. Иов не смог сразу определить, к какому из направлений христианской религии он может относиться. Перевернул, чтобы посмотреть на шероховатость.

С другой стороны под квадратом была надпись – одно слово древнегреческим шрифтом. Иов потер крест об рукав и прочел. Когда до него дошел смысл написанного, его бросило в жар. Он отер лоб и прочитал еще раз. Только одна буква читалась нечетко. Но именно это слово, именно эта буква меняла смысл надписи от прямого к противоположному, от догмата к ереси.

Чтобы лучше рассмотреть, монах поднялся по лестнице наверх к узкому окну и подошел ближе к свету. После полудня лучи солнца хорошо пробивались через плотные решетки западных окон, и он, поднеся крест к свету, стал внимательно всматриваться.

– «Омоусиан» или «омиусиан»? – сомневаясь, прошептал он. – «Подобосущен» или «единосущен»?

Чтобы определить, каким образом была нанесена эта надпись, поскреб по краю букв ногтем.

– Скорее всего, клеймение, – неуверенно предположил он.

Иов отвлекся и посмотрел через окно на улицу. Его взгляд упал на одиноко стоявшую недалеко от церкви женщину. Он ее узнал, это была Мария. Она обернулась и смотрела в сторону церкви. Ему показалось, что ее зеленые глаза глядят прямо на него. Этот взгляд полосонул, словно ножом. Сердце Иова сжалось, он понял, что женщина почувствовала, что сказал он ей слова против воли, осудил и в душе своей не простил. Ему стало стыдно, он решил выйти к ней, догнать ее, сказать что-то приятное, пожелать, дать наставление.

Иов быстро спрятал крест, спустился, прошел к выходу, но в этот момент ему навстречу в высокие кованые двери церкви стали заходить туристы и экскурсовод с высокомерным видом приведшего выгодных покупателей небрежно отстранил его, пропуская группу. Когда поток людей иссяк и он вышел, Марии на улице уже не оказалось.

– Господи, – прошептал он, крестясь, – прости меня, ибо взял я на себя грех.

Иов прошел в свою келью, подвинул стул и сел за стол. Он был на себя зол. Как он мог так отнестись к исповеди? Не его право сомневаться и желать наказания, не его право считать, сколько раз в жизни человек преступил закон и сколько раз покаялся, и не его право судить грешников. Он вспомнил взгляд этой женщины. Она, доверяя ему свои тайны, смотрела искренне, с надеждой, с верой в Бога и с полной решимостью и пониманием того, что должна сделать. Не ему, а Господу исповедовалась, осознавая все, что свершила в своей жизни. Не клеветала на судьбу, не роптала, но верила в прощение. Он не понял ее, не услышал, а значит, и Бог через него не услышит. Из-за него она и веру может потерять. Не оправдал он своего служения.