Карел Чапек - Как я был великаном (сборник рассказов)

— Смотрите! Смотрите! — закричал я, показывая на подозрительную фигуру, по молния погасла и тьма поглотила бегущего.

— Вот дуралей! — проворчал дядя.

Но я совершенно ясно видел человека, уносящего сосуд!

До метеорита уже было рукой подать. При тусклом свете фонаря мы увидели его округлый бок с отверстием, в котором свободно поместилась бы голова гуся. Из отверстия хлестала бесцветная жидкость, только струя устремлялась к небу, а не к земле, как следовало бы ожидать. Ну, точь-в-точь как пожарный шланг, направленный на крышу высокого дома.

— Скорей! Остановите струю! — командовал дядя, подбегая к дыре и пытаясь заткнуть ее тряпичным кляпом, но кляп тотчас пулей подбросило кверху. Все наши попытки разбились о невероятную силу струи. Дядюшка алчным взглядом следил за мощным фонтаном, бессильно ярясь на подобную расточительность.

— Позвольте, но ведь это не то отверстие, что мы просверлили! — присмотревшись, сказал вдруг управляющий. — То было гораздо выше!

— Отверстие то самое! — возразил химик, ощупывая стенку руками. — Я узнаю место по сорванному компрессу.

— Провалиться мне на месте, если наша дыра не была значительно выше! — вскричал дядя. — Неужели яйцо покосилось?

— А по-моему, оно просто оседает. — И я смерил взглядом высоту струи.

— Так и есть, — согласился Мамила. — Жидкость, которая содержится в яйце, не подчинена закону тяготения, вероятно, это-то и удерживало его на поверхности земли.

(Позже эта гипотеза полностью подтвердилась.)

Под адскую небесную канонаду мы принялись за дело. Дождь перестал так же внезапно, как и начался, однако ночь все еще взлаивала громами и карминные молнии озаряли наши лица и руки. Неожиданно пес Боккаччо вскочил на бочку и, задрав морду, начал безудержно выть. Шерсть у него на загривке встала дыбом, и по ней с треском проскакивали фиолетовые искры.

Наконец нам удалось всунуть в отверстие резиновый шланг и пригнуть его книзу. Небесная влага потекла в первую бочку. Тут же подоспел и Лойза с чаном. Теперь главная задача состояла в том, чтобы оттащить сосуды в надежное место. Мы помчались в усадьбу за новой посудой. Гроза стихала, ливень унялся — дождь чуть накрапывал, будто из детской лейки.

Когда же мы вернулись с новыми бочками и бутылями, то от изумления стали как вкопанные: луг был пуст! На мгновение молния осветила круглую яму, наполненную желтой водой.

Яйцо ушло под землю.

Вкус вина. — «Спасибо, хозяин!» — «Боккаччо не трус!»

Сгорая от нетерпения, мы заперлись в подвале — дядя, химик Мамила, управляющий Адамец и я. За нами увязался пес Боккаччо. Мы разливали небесное «вино» из бочек по бутылкам. И, хотя руки наши дрожали от возбуждения, мы ухитрились не пролить ни капли.

Дядя следил за нами жадным взором — как бы кто тайком не хлебнул драгоценной жидкости. Впрочем, опасения его были излишни — все мы уже пригубили потихоньку прямо из источника. Однако в той сумасшедшей спешке, когда мы наполняли бочки под грохот бури и сверкание молний, нам было недосуг обменяться мнениями относительно вкуса напитка. А вкус был поистине неповторимым: не было в нем ни горечи, ни кислоты, ни сладости; в нем вообще не было ничего схожего с теми вкусовыми ощущениями, к которым я привык. Какой-то пьянящий лесной аромат, о котором я уже упоминал… запах сладостно-благовонной розы… Глотнешь — и вновь перед тобой диковинный стеклянный лес…

Но я только лизнул кончиком языка, а в такой дозе даже яд не страшен. Каким же стал бы тот дивный лес, если б я по-настоящему вкусил небесной влаги!

Когда мы наконец управились, дядя наполнил стакан и с неожиданным великодушием поднес его управляющему. Разумеется, жест этот объяснялся не приливом щедрости, а элементарным страхом.

И управляющий отверг! Он отказался от дара, как это сделал бы любой из нас.

— Спасибо, хозяин, — с виноватым видом произнес он, — но у меня жена и трое ребятишек!

— Конечно, первым делом надо проверить состав жидкости, сказал опытный химик, — но на себе я его проверять не стану.

— Дадим попробовать Боккаччо! — предложил я.

Я уже давно наблюдал за собакой — что-то мне не нравилось ее поведение. Высунув язык, она жадно следила за движениями наших рук.

— Ладно! — согласился дядя. — Боккаччо не трус — не то что вы!

Он поставил на пол миску и до половины наполнил ее таинственной жидкостью. К нашему удивлению, Боккаччо тотчас бросился к миске и алчно начал выхлебывать содержимое длинным, влажным языком. Вылакав миску до дна, он вдруг повалился на бок, выпучил глаза и завыл — протяжно, жалобно. В этом вое мне послышалась какая-то страстная тоска, вернее, какое-то безграничное изумление перед тем, что сейчас вершилось в собачьей душе. Странную нотку в вое Боккаччо подметили все.

— Святые угодники, что это с собакой? — встревожился дядюшка. — Плачет она или смеется?

И тут Мамила вскричал:

— С нами крестная сила! Лопни мои глаза, если пес не уменьшается в размерах! Взгляните-ка!

Да, это было так! Наш Боккаччо вдруг стал сокращаться… Он убывал на глазах! И не то, чтоб худел или сморщивался ничего подобного! Просто он становился все меньше — это было заметно по черно-белым плиткам, которыми выложен пол в подвале.

— Разрази меня гром! — воскликнул дядя. — Что случилось с моим псом?

— Взгляните, дядюшка, он уменьшился более чем наполовину! — И я очертил пальцем на плитках место, которое прежде занимал пес.

— Так и исчезнет! — захохотал Мамила. — Клочка шерсти от него не останется!

— Куда исчезает мой Боккаччо? — вне себя вскричал дядя.

— Вот подождем — посмотрим, до каких пределов уменьшается живое существо, — мудро заметил химик. — Мы стоим перед загадкой!

А Боккаччо продолжал уменьшаться с той же неумолимостью, с какой движутся стрелки часов. Мы были бессильны помочь ему. Но это по-прежнему была великолепная, белой масти — борзая, с глубоко вдавленными боками, опущенным изогнутым хвостом, пышным, как страусово перо.

— Что делать, что делать? Боккаччо! Ты меня слышишь? Дядя ласково пнул пса ногой. — Что с тобой, песик? Куда же ты исчезаешь?

Но лишь протяжное завывание было ответом на ласку. Я догадывался, почему дядя не погладит собаку рукой, — он боялся дотронуться до нее, боялся заразиться необъяснимым «убыванием». Что до меня, то я тоже ни за что не прикоснулся бы к Боккаччо.

— Чего не сделаешь для науки, — холодно молвил химик. Надо же чем-то жертвовать.

— Но почему именно моим псом? — вздохнул дядюшка.

Его слова натолкнули меня на мысль, впрочем, и без того висевшую в воздухе.

— Собака нам не поможет, — сказал я. — Мы должны проследить за действием этой жидкости на разумное существо, которое могло бы сообщать, что оно испытывает во время этого гибельного уменьшения.