Николай Самуйлов - Пилот Машины времени. Книга первая. Утопия по-королевски

– А где Петр Иванович? – спрашиваю я Василия, топчущегося передо мной.

– Отец? А… Он сейчас придёт! Он в погребок, за капустой… – начал мямлить Василий, не ожидавший прямого вопроса об отце. – Я его сейчас позову! А вы откуда его знаете? Вы из Уваровской больницы? Что-то я вас не припомню! Я там, почитай, каждого знаю. Из докторов…

– Я из беженок, – лгу я, придерживаясь одной из легенд. – Немного знаю медицину. Вот узнала о болезни Агриппы. Хочу ей помочь. Как она сейчас?

Василий перестаёт мяться. Подходит к столу, разворачивает ближний ко мне стул, рукавом смахивает с сидения воображаемую пыль и предлагает присесть. С удовольствием сажусь. У меня почему-то начали дрожать ноги. От волнения, что ли? И ещё этот запах от жареной картошки со свежим салом… и луком…

Вспоминаю, что давно не обедала, а перед выходом из модуля провела чистку желудка. Это было обязательным актом перед осуществлением «контакта» с иными средами. Витаминные таблетки, конечно же, помогают сохранять силы. Но желудок настойчиво требует наполнителя…

И я не отказалась бы, если бы мне предложили…

Василий заметил, что я глотаю слюну, и сбегал в сени, за тарелкой и вилкой.

– Пока батя в бочке с капустой копается, мы сейчас поужинаем. Снимайте-ка плащ… и халатик ваш беленький… Вот сюда, на гвоздик, около дверей повесьте.

Я приподнимаюсь с удобного резного стула и снимаю тяжёлый дождевик и «беленький» халатик. А Василий, сверкнув глазами на мою загоревшую под весенним австралийским солнышком «физиономию», по-мужски зарделся, дернул щекой и снова сбегал в холодные сени. Принёс запечатанную пол-литровую бутылку с надписью на этикетке «Водка» и три маленьких гранёных стаканчика. Всё-таки три. Значит, Пётр Иванович скоро будет, с квашеной капустой. Вот если бы Василий принёс два стаканчика, то он, непременно бы, сделал мне предложение «соединить наши сердца».

Шучу, конечно же… Это от волнения – нервное…

На улице скрипнула калитка и знакомо тявкнула Альма. Ещё гости пожаловали? Это, пожалуй, лишнее!

Василий настораживается, прислушивается к звукам с улицы.

– Извините, я сейчас, – почти шёпотом говорит он и бесшумно исчезает за дверями.

Модуль я оставила у входа в дом. В кромешной темени он не заметен. Висит себе в метре от стены, никому не мешает. Подключаюсь к нему, не покидая жилища. Объёмное изображение проявляется над сковородкой с жареной картошкой, и я вижу Петра Ивановича, вытирающего об увядшую траву грязные сапоги. Василий, вышедший навстречу отцу, негромко спрашивает:

– Бать, это ты?

– Я, я! – ответил Пётр Иванович, продолжая выписывать в мокрой траве танцевальные «па», способствующие омовению обуви.

– У нас гости!

– Яшка, что ли, припёрся?

– Нет! Ты не поверишь, к нам докторша пришла! Говорит, что искала дом Агриппы. Заблудилась и попала к нам.

Пётр Иванович несколько секунд продолжает кружиться у плетня, а потом замирает и настороженно смотрит на едва светящееся во мраке окно.

– И что? Она у нас, в доме? – спрашивает Пётр Иванович, подходя к Василию.

– Сидит за столом, слюнки глотает, глядя на картошку в сковородке. Похоже – голодная. А ты чего так долго? Я ей сказал, что ты, бать, за квашеной капустой в погреб полез… Придётся лезть.

– Принеси из сеней чашку! Схожу уж за капустой! Я у Шуры Новиковой овечку её разделывал. Засолили в кадке, в огороде припрятали. Ну, чего стал… как памятник! Врачиха-то, откуда будет? Я её знаю? Молодая, али старуха?

– Девчонка! Когда вошла, тебя по имени-отчеству спросила. Где мол, Пётр Иванович. А откуда сама – не сказала… Но не похоже, что из Уваровки.

Василий и Пётр Иванович зашли в сени.

Я быстро отключаю модуль и ожидаю хозяев.

В дом Пётр Иванович и Василий вошли вместе. Небольшая эмалированная чашка в руках Петра Ивановича наполнена капустой, украшенной кусочками розовой моркови и ломтиками яблок.

– Здравствуйте, сударыня! – степенно говорит Пётр Иванович. – Вот и я. Обо мне справлялись? Мы вроде бы и не знакомы.

Я встаю со стула и поворачиваюсь к вошедшим.

– Не знакомы. Но я о вас слышала.

– От кого?

– Уж и не припомню, – соврала я.

– А из каких краёв будете? В такое тревожное время, да ещё в темень?

– Я – беженка. Из Парижа.

Пётр Иванович с чашкой в руке философски вздёрнул правую бровь и принялся пристально рассматривать меня, с ног до головы. Больше всего его заинтересовали мои резиновые боты. Я опустила глаза и тоже посмотрела на них. Новые, блестящие чёрным лаком, словно только что извлечённые из упаковочной коробки. Никаких следов грязи и пыли. Даже не очень мокрые. Так, пара прозрачных капелек от попадания в лужу при выходе из модуля. А, судя по погоде, должны соответствовать «текущему моменту». Кирзовые сапоги Петра Ивановича, не смотря на тщательную чистку в траве, выглядят натурально – и мокрые, и грязные.

– Как звать-то вас, доченька?

– Николь.

– Нерусская?

– Француженка.

Пётр Иванович удивлённо крякнул и поставил чашку на стол.

– Присаживайтесь. Сейчас отужинаем, чем Бог послал. Вот только шлёпанцы одену. Вася, не стой посреди хаты светящимся в сумерках пнём, обслужи гостью.

Василий и в самом деле светится. Лицо покраснело, глаза сверкают синими лампочками. Тик на щеке «работает» почти без остановки. Надо бы вмешаться, просканировать, поставить диагноз и влить в спиртовой раствор дозу эмбрионального восстановителя. Но, сначала, нужно установить причину. Похоже – приобретённое – результат полученной травмы…

– Давайте-ка, я вам картошечки наложу, – говорит Василий. – И капустки… на тарелку… С огурцами в этом году промашка вышла – морозцем побило… а ананасы в наших краях не произрастают… а вот этого добра – полон погреб…

Столовой ложкой Василий старательно перемешивает содержимое сковороды и накладывает на тарелку солидную порцию экзотической еды и добавляет квашеной капусты. От каравая, лежавшего на столе в полотняной обёртке, отрезает несколько кусков и самый большой пристраивает на краю моей тарелки.

Пётр Иванович, в таких же, как у сына, плетёных шлёпанцах, именуемых «лапти», входит в помещение, бросает печально-загадочный взгляд на меня и на Василия, подходит к голландке, разгребает кочергой красные угли, и степенно усаживается рядом. Василий втискивается в уголок около стены.

– Сперва по маленькой и закусим, – говорит Пётр Иванович, осторожно отскребая сургучную печать с горлышка бутылки. – А потом приступим к беседе.

Коричневые крошки от сургуча и саму пробку, ловко извлечённую из сосуда ударом ладони по донышку, Пётр Иванович выкидывает в старое металлическое ведро, стоящее под столом. Водку разливает на глазок, но точно, до миллиграмма…