Андрей Язовских - Три с половиной мира

Вода в реке до самого дна сквозит, если вглубь заглядывать. Тоже там живет кто-то, рыбы и раки. И никаких крокодилов не видать. А ежели глазом-то по-другому глядеть, как в зеркало, то и себя узришь. Рожу мокрую, лохматую, довольную. Эдакая сама съест, кого хочешь.

Надумал еще целиком в воду-то влезти. Чтоб аж до ознобу, до стука зубовного. И ботинки драные на сухом оставил. Как знал, что ногам приятно в вязком топком дне. И руками еще поводить из стороны в сторону хорошо, один только нос над водой высунувши. У людей даже слово было для этой забавы, забылось только за ненадобностью.

1.5.

Дикарь стоял возле камня комху спиной к Олекме. То, что он именно дикарь, сомнений никаких не имелось. Станет разве цивилизованный человек голым в лесу стоять и с камнем разговаривать? На голове космы всклокоченные, на спине шрамы узорчатые… Словно вырезали амазонского пигмея из старой кинохроники и поставили вот здесь на полянке. Топчется в шаге от черной каменюки, бурчит чего-то. Молится наверняка.

Словно бестелесный призрак Олекма подкрался к нему, ни единым звуком себя не выдав. Нет, не собирался тактически верно нападать со спины. Он вовсе соперника в нем не видел. Куда там: человек на голову выше, на четверть тяжелее. Да и голое тело аборигена атлетизмом не блещет. И живот еще этот раздутый! Видать и вправду не лишку хищников в лесу, ежели эдакий увалень живым до взрослых годов дожил. Так что не усомнился человек в превосходстве своем ничуть, только бегать за дикарем по лесу не хотелось. Вот затем и подкрадывался к нему Олекма, чтобы сграбастать в охапку, если метнется абориген от него перепуганным зверьком.

Дикарь развернулся неспешно. И сразу уставился на Олекму снизу вверх, чуть запрокинув голову набок. Не-ет, во взгляде этих глубоких, ослепительно синих глаз не оказалось и намека на страх или удивление. Он протяжно втянул воздух широкими ноздрями. Так смотрят и нюхают надоевшую плесень в углу сырого кубрика, с которой устал бороться. Прикусил слегка нижнюю губу, поерзал челюстью под неровно выщипанной кустистой бородой и, наконец, выплюнул человеку в лицо:

– Дегенерат!

Рука дикаря рванулась без замаха, ткнулась Олекме под дых. Коленки подкосились, сложились, и человек рухнул на землю, ткнувшись лицом в грязные мозолистые ступни дикаря.

***

Новостей-то было две. Одна хорошая, вторая не шибко.

Олекма был парализован. Шевелить мог только лицом. Будто повыдергал кто все нервы из тела, да и снес на переработку. Осталось тело кулем, податливым и теплым. А вообще – сидел все на той же поляне, прислоненный к камню. Жив, да и ладно. А если б хотели – так и не очухался бы.

Хорошая новость: то, что материно изобретение, коммуникатор, опытный образец которого прилеплен к затылку, – работал!

Дикари разговаривали мало, лишь изредка перебрасывались короткими фразами. Штук шесть перед собой видать, еще пару, если глазом на сторону скосить. И со спины бубнеж доносится, а значит расселись кружком по всей поляне. На Олекму внимания почти совсем не обращали, вяло жевали какие-то листья. Коммуникатор сразу все слова перевести не может, время просит наверняка, чтобы лексикону нахвататься. Но помалу начали некоторые простые слова в мозг проникать: «утром, слушать, слабый, еда».

А кто еда-то? Листья разве? Как-то не наблюдается удовольствия на рожах… Неужто размышляют, как ловчее Олекму есть, справедливее делить? Вот уж попал, так попал!.. До города добежать хотел! Мечтал, что домой отправят… Вот и сиди теперь тут с дикарями, жди, когда они тебя дубиной пришибут.

Попытался усилием воли шевельнуть хотя бы пальцем, вспотел даже от натуги, – не выходит. Опять отравили чем-то. Пыхтел пару минут, покуда взгляд пристальный на себе не почувствовал.

Седой старик, сидевший прямо напротив, листья дожевал уже. Уставился на пленника с выражением глубокой озабоченности на лице. Челюсть почесал под косматой бородой, слегка приоткрыв пасть и заговорил.

– Я – Вечный Маухи. Маухи сильный. Много раз на войну ходил.

Выдохся, сразу так много слов наговорив, вздохнул тяжко. Потом уставился на свою левую руку, стал разглядывать ее, будто давно не видал. На мизинце двух фаланг не хватает. Маухи прижал к ладони большой палец, остатки Олекме показал и добавил:

– Три раза на войну ходил Вечный Маухи. Ты будешь говорить с нами?

Ну а о чем поговорить-то? О погоде разве?.. Что такое есть эта «погода» Олекма не знал. Присказка такая просто, ежели без толку болтать.

– А я – Олекма. На войне не бывал. А к вам нелегкая занесла…

Сидят, молчат. Над головой твари какие-то летают, хоть и не птицы. Крылья у них из кожи между длиннющими пальцами, и рыла больно страшные. От камня спине холодно.

– Дождь будет? – это у Маухи пацаненок безусый спрашивает, что рядом сидит. Старик отвечать не стал, только кряхтя ноги вытянул, протянув в сторону Олекмы босые ступни.

– Митху тоже не был, – кивнул на пацаненка старик, – Может потом сходите вместе.

Пацан фыркнул презрительно и пальцем тыкнул:

– Олекма слабый, Митху сильный! – кричит гордо, с вызовом в глаза глядя.

– Чего это я слабый? Я давеча муравья голыми руками угомонил! – вырвалось невпопад. Пацан аж покатился со смеху:

– Муравья не получается убивать! Олекма неумный обманщик сам! – крикнул опять пацан, за что тут же от старика подзатыльник схлопотал. Приуныл, осознал…

Остальных мужиков заявление о победе над муравьем не рассмешило. Задумались мужики над чем-то крепко, хоть и вид на себя напустили мечтательный. Снова надолго тишина над поляной повисла.

– Муравей Сё – могучий зверь. Первый сын Ёти . Муравей Сё сам знает, когда убивать, и когда умирать.

– Не верите – и не надо! Не очень то и хотелось! – обиделся человек на дикарей. Ну а что еще оставалось делать?

– Ты, Олекма – дегенерат .

Это их « дегенерат » коммуникатор не смог перевести, но и так понятно, что ничего почетного в слове нет. Маухи тем временем продолжает себе под нос гундосить:

– Пластиком и всякой гадостью воняешь, мозги с железом перемешались, Леса не знаешь, ссышь где попало, как щенок. Зачем по земле ходишь? Не понятно…

Вот же старый засранец, судить еще вздумал. За плохое поведение.

– Так я же говорю: сам не знаю, как к вам в лес попал. С неба свалился, не по своей воле.

– Угу… – Маухи разглядывал напившегося комара на своем плече. Легонько дунул, сгоняя кровососа с кожи, проводил взглядом. Комара тут же проглотила крылатая тварь с жуткой рожей и по лицу старика скользнула улыбка. – С горожанами всегда так: вечно они не знают, что и почему с ними случается. Ни в чем своей вины видеть не хотят. Наугад свою тропу топчут.