Брайан Олдисс - На белой полосе

Один из тонконогих заговорил. Задыхаясь, священник повторил:

- Реакции мочевого пузыря тоже нет. У него нет реакции на боль во всем теле.

Он все еще цеплялся за надежду, что, услышав, как он воспроизводит их речь, они окажутся достаточно разумными, чтобы прекратить экзекуцию.

Какая бы там каша ни варилась в их безмозглых головенках, они отнимали у него шанс войти в стадию кэрриона; ибо две его конечности уже были отпилены - уголком своего замутненного глаза он заметил жбан, в который их поместили, - и полное отсутствие амповых деревьев ставило крест на возможности продолжения жизненных циклов. Впереди была пустота.

Он закричал, подражая им, но, забыв об ограниченности человеческих возможностей, ушел в верхний регистр, и звуки получились искаженными. Его осьминожные конечности были усеяны, как пиявками, множеством крошечных инструментов.

Ему требовалась поддержка преосвященника, его божественной матери и отца в одном лице. Но тот, очевидно, подвергался такому же медленному расчленению. Грогов там не было - он уловил их горестные возгласы из другого конца комнаты в ультразвуковом диапазоне. Затем его опять охватил приступ тупой беспомощности, и он перестал слышать - но что-то у него пока еще оставалось… что? И это тоже ушло.

Несмотря на головокружение, он разглядел, как к фигурам в белом присоединилось еще несколько. Ему показалось, что он узнал одну из них. Она очень походила на ту, что совсем недавно ежедневно надоедала ему.

Человек то что-то кричал, и, превозмогая усиливающееся головокружение, священник попытался повторить, показывая, что узнал его:

- Я не могу вынести вида этого, что вы делаете - это нельзя было делать никогда!

Но тонконогий, если даже это был он, не признался. Он обхватил руками переднюю часть своей верхней головы и быстро вышел из комнаты, практически как если бы…

Тупое ощущение возникло еще раз, и белые фигуры с интересом взглянули на свои приборы.

Директор Экзозоопарка лежал на кушетке и через соску поглощал раствор глюкозы. В чувство его приводил бывший ученик, а теперь член Исследовательского корпуса с дипломом исследователя. Гусей Фиппс, прилетевший из Макао, был уютным человеком.

- Вы изменили своей стойкости, сэр Михали. Вам следует переключиться на синтетическую пишу - это пойдет вам на пользу. Хорошо же впадать в расстройство при виде вивисекции! Сколько вы их сделали собственными руками?

- Знаю, знаю, не напоминай. Меня просто смутило именно это существо, которое постепенно разделывали на мелкие кусочки на камне, а оно не показывало никаких признаков боли или ужаса.

- Что скорее ему в помощь, чем во вред.

- Боже, я все понимаю! Но эта его ужасающая кротость! В какой-то момент я почувствовал, что присутствую на генеральной репетиции встречи человека с любой какой бы то ни было новой цивилизацией. - Он неопределенно показал на потолок. - Или, может быть, я хочу сказать, что под .научным этикетом вивисекции я разглядел в человеке сохранившуюся с древних времен жажду крови. Для чего существует человек, Гусей?

- Такой взрыв пессимизма очень похож на вас. Мы движемся прочь от первобытного, грязного, животного начала к светлому духовному. Это долгий путь, но…

- Да, этот ответ я часто давал сам. Быть может, мы не столь совершенны сейчас, но будем когда-нибудь в будущем. Но правда ли это? Не в грязи ли наше место? Не было бы более здоровым и разумным оставаться в ней? Не ищем ли мы постоянно одного оправдания своим поступкам? Подумай только, как в нас по-прежнему много примитивных инстинктов, в которых мы не видим ничего плохого: вивисекция, расторжение брака, косметика, охота, войны, обрезание - хватит, не могу больше. Когда мы чего-то достигаем, это всегда страшно фальшиво - как те фантазии с синтетической пищей, вдохновленные помешательством на диете в прошлом столетии и боязнью тромбоза. Мне пора в отставку, Гусей, на какие-нибудь более легкие вершины, где светит солнце, пока я еще не слишком стар. Я всегда считал, что количество мыслей в голове человека обратно пропорционально количеству окружающего его солнечного света. Зазвенел дверной колокольчик.

- Я никого не жду, - сказал Пацтор с несвойственной ему раздражительностью. - Гусей, посмотри, кто там, и выпроводи их поскорее. Я хочу, чтобы ты рассказал мне все о Макао.

Фиппс ушел для того, чтобы вернуться с плачущей Энид Эйнсон.

Яростно досасывая глюкозу, Пацтор принял менее удобную позу, убрав с кушетки одну ногу.

- Михали, Брюс исчез! - прорыдала Энид. - Я уверена, он что-нибудь с собой сделал. О, Михали, его было невозможно успокоить. Что же мне делать?

- Когда ты видела его в последний раз?

- Он не мог перенести того, что его не взяли на «Ганзас». Я знаю, он покончит с собой. Он часто говорил, что сделает это.

- Энид, когда ты видела его последний раз?

- Что же мне делать? Надо сказать бедному Альмеру! Пацтор поднялся с кушетки и, подходя к видеотелефону, взял Фиппса за локоть.

- Гусей, поговорим о Макао в другой раз.

Пока он звонил в полицию, Энид по-деловому всхлипывала перед ним.

А Брюс Эйнсон был уже вне досягаемости земной полиции.

В день запуска «Ганзаса» стартовало еще одно судно, о котором сообщалось гораздо меньше. Системный корабль начал свой путь через всю эклиптику с маленького космодрома на восточном побережье Англии. Системные корабли отличались от прочих тем, что вместо транспонентального двигателя в них в качестве топлива все еще использовалось большое количество ионов. Они выполняли различные функции в пределах Солнечной системы, а берега Британии в последнее время покидали в качестве военного транспорта.

«И. С. Брюннер» не являлся исключением. Это был транспортный корабль, до отказа набитый свежими силами для Англо-Бразильской войны на Хароне. В составе этого подкрепления под фамилией Б. Эйнсона числился никого не интересовавший стареющий клерк.

Харон, угрюмый пария семьи Солнца, известный среди солдат как планета Вечной Мерзлоты, был открыт в телескоп лунной обсерватории Уалкинса-Прессмана. А потом, через два десятилетия участники первой экспедиции на Харон (среди которых был блестящий венгерский драматург и биолог Михали Пацтор) обнаружили, что планета имеет форму идеального бильярдного шара около трехсот миль в диаметре (307,558 миль по данным последнего издания Бразильского военного справочника и 309,567 миль - его британского аналога). Это был гладкий, скользкий, белый, однородный в химическом отношении шар. Достаточно плотный, хотя и поддающийся скоростному бурению.

Сказать, что Харон лишен атмосферы, значило бы допустить неточность. Гладкая белая поверхность и была атмосферой, которую сформировал холод длинной и невообразимо утомительной вечности, кативший этот пустынный морг вдоль орбиты, по какой-то случайности опоясывавшей звезду первой величины по имени Солнце.