Генри Каттнер - Маска Цирцеи (сборник)

Я не был готов. Парадоксально, но сейчас, когда наступил этот момент, я почувствовал странное нежелание избавляться от воспоминаний, которые были для меня пыткой, когда бы они ни появлялись. Что ни говори, они обещали мне знания и силу, которые могли неожиданно понадобиться мне, прежде чем я покину Гелиополис… если вообще покину его живым.

Однако Фронтис не ждал ответа. По комнате пронеслось легкое дуновение, и когда я запоздало повернулся, жрецов уже не было. Сверкающие стены вернулись на свои места, и вход закрылся. Я оглядел комнату.

Она была невелика, однако в ней чувствовались силы, которые напряженно пульсировали между стенами, затаившиеся неведомые силы, которые в любой момент могли пробудиться к жизни. Мне казалось, что здесь сосредоточено больше энергии, чем во всем Гелиополисе снаружи.

От полированного потолка шел приглушенный свет, образуя зыбкую материю, сотканную из пересекающихся лучей, призрачную и искрящуюся. Пол понижался к небольшому углублению посередине, где лежала матовая полусфера диаметром метра в полтора, похожая на фонтанчик опалесцирующей воды. Стены были зеркально-серебристые.

Я ждал, с бьющимся сердцем. Сверху вниз падали потоки приглушенного света, образуя световые колоннады. Через какое-то время мне показалось, что они стали ярче. Матовая полусфера начала испускать холодный свет, и к сиянию, лившемуся с потолка, добавился золотистый оттенок. По-прежнему было тихо. Око Аполлиона стало матовым, световые колонны тоже.

Свет ослабел и вновь стал сильнее. На этот раз сияние золота в нем стало отчетливее. Око потускнело, вспыхнуло и снова потускнело. Изменения происходили все быстрее, в зеркальных стенах отражались каскады золотых вспышек. Я заметил свою собственную фигуру, то появлявшуюся, то вновь исчезавшую, в такт снопам падающих сверху солнечных лучей.

Они засверкали как молнии, и внезапно комната превратилась в ослепительную золотую плоскость, такую яркую, что я не мог смотреть. Подняв руку, я прикрыл ладонью глаза. Но и под веками, как кипящие облака, клубились цветовые пятна. И вдруг эти облака разошлись, и какое-то лицо заглянуло сквозь них в бездны моего мозга.

Мне казалось, что каждая клеточка моего организма инстинктивно бежит от этого взгляда. Я чувствовал страшный холод, закрадывающийся во все мышцы и нервы, словно тело мое внезапно замерзло при виде красоты этого Лица… Лица Аполлиона.

Я смотрел на бога.

Многие легенды, сохранившиеся до наших времен и нашего мира, воспевали красоту Аполлиона. Но то была совсем не человеческая красота. Его лицо имело все черты, характерные для лица человека, но его красота превосходила любую человеческую красоту в такой же степени, как сияние солнца превосходит пламя свечи. Ни в одном языке мира нет слов, которыми можно было бы описать его вид… или то, как это божественное величие пренебрегало глазом, который в него всматривался.

Он отнесся ко мне равнодушно, сохраняя дистанцию, отделявшую богов от дел этого мира. Я был не более чем крохотной морщинкой на глади божественных помыслов, непонятных для любого разума, кроме его собственного. И я отчетливо сознавал бесконечность всевозможных золотых сооружений, невероятно высоко уходящих в золотое небо. Мир бога!

Бога?

Мне вспомнился циничный скептицизм Фронтиса. Офион верил в божества, но верил ли в них Фронтис? Могла ли эта жуткая красота быть все-таки просто человеческой? Или более чем человеческой, но менее чем божественной?

Все эти мысли пронеслись в моей голове за долю секунды, за время, пока Лицо с холодным равнодушием смотрело на меня сквозь тщетный заслон моих сомкнутых век. Я вновь открыл глаза. Всю комнату заливало сияние, и это был не просто свет. Потоки энергии самого Солнца, казалось, протекали сквозь тело и мозг. Мощь самого…

Я не мог подобрать слово. Во время этого огненного омовения с. моего разума одна за другой срывались завесы, и за ними находилось нечто, сиявшее ярче Ока солнечного бога. Наконец сгорел последний покров, и не осталось ничего…

Мы стояли на холме втроем — Цирцея, Язон и высокая, удивительно мрачная фигура за нашей спиной. Лица наши были обращены к далекому зареву, а меня, словно вино бокал, наполнял страх. Я знал, что за существо стоит позади. Это была богиня. Люди называли ее Гекатой.

За многие недели, проведенные на Эе, Язон узнал правду, таившуюся за алтарями, погруженными в облака.

Цирцея — жрица Гекаты.

Богиня тьмы собственной персоной — в полном вооружении.

И я, Язон, сын Эзона, в доспехах из того, что называли Золотым Руном.

Мы стояли втроем, ожидая начала сражения — ожидая Аполлиона…

Это происходило в далеком прошлом — три тысячи лет назад. Активная часть моего разума задержалась на этом забытом прощлом, заливавшем меня волнами воспоминаний. Воспоминаний Язона. Каждый их покров, как мне казалось, на мгновение оживал и улетал навсегда.

"Арго", рассекающий пурпурные волны эгейских водтемные рощи Эи… лица множества женщин.

"Арго", мой резвый и прекрасный «Арго»!

Чем были для меня женщины? Чем была Цирцея или сама Геката, а также гигантская битва между народом, называемым богами? Правда, я поклялся… Впрочем, Язон и прежде нарушал, свои клятвы.

Три недели назад мы прибыли на Эю, в белый храм, к прелестной чародейке, жившей там среди своих полулюдей-полуживотных.

Мы с Медеей путешествовали по суше, чтобы очиститься от пролитой крови и дождаться появления «Арго». К сожалению, в тот год были бури, и «Арго» не появился. И пока мы ждали на том странном острове, где Цирцея наводила свои чары, дни и ночи проходили, как в тумане.

Было что-то особенное в самом воздухе острова, словно Эя свисала с края занавеса, закрывающего иной мир.

И в эти летние вечера мысли Язона постепенно покинули Медею — ведь та была уже познанным сокровищем — и сосредоточились на Цирцее, Волшебнице. Я с самого начала знал, что во мне ей нужен был не я, а другой мужчина.

Дело в том, что у меня был двойной разум. Может, я уже родился таким, а может получил его во время обучения у кентавра Хирона. Но временами другой мужчина смотрел из глаз Язона и говорил его языком. Это бывало редко, но на Эе случалось чаще, чем я бы того хотел, и когда безумие укоренялось в моем разуме, Цирцея не отставала от меня, вглядываясь своими сверкающе-зелеными глазами в мои.

Мои? Нет, того другого мужчины. Он был тем безымянным духом, который вместе со мной использовал разум Язона. И в этих зеленых глазах стало появляться иное выражение. Я достаточно часто видел такие взгляды женщин и сразу понял, что они означают. Что ж, для Язона не было новостью, что женщина должна его любить. Но, несмотря на привычное самодовольство, меня что-то мучило. Чего-то я здесь не понимал.