Майкл Крайтон - Человек-компьютер

— Могу. Но… вы продолжаете думать, что из этого вышел бы толк?

Грант как будто собирался что-то сказать, но только пожал плечами и растерянно покачал головой.

— Даже при второй попытке, — сказал врач, — мы бы не изменили Вселенной в нужной мере. Теперь понимаете? Мы совершаем те же ошибки, избираем тот же, по-нашему ложный, курс. Но только это вовсе не ошибки, и курс не был ложен. И то и другое — единственное, что нам было под силу.

Грант резко поднял голову:

— Но в таком случае мы просто марионетки! Получается, что у нас нет свободы выбора. А не вы ли мне говорили, что у нас есть возможность изменять нашу жизнь?

— Да, такая возможность у нас есть — в пределах, которые устанавливает для каждого из нас наша собственная натура, и в пределах, которые мы устанавливаем для самих себя. Если нам удается выйти за эти пределы, значит, мы уже за них вышли.

— Д-да… кажется, я понимаю.

Грант с трудом, покачиваясь, поднялся на ноги.

— Как вы себя чувствуете? — спросил врач.

— Скучно. Скучно и грустно, — но на губах Гранта уже появилась улыбка. — Удивительно, но… у меня нет того горького чувства, которое было раньше. Сейчас я чувствую… как бы это сказать? Будто с моих плеч сняли тяжелую ношу. И вот что любопытно: когда я к вам пришел, я только предполагал, что не сдержал данного когда-то себе слова, а сейчас знаю это наверняка — я дал себе обещание, но выполнить его не смог. Дал в действительности, на самом деле. Казалось бы, это должно было меня огорчить, однако я почему-то чувствую себя лучше.

Доктор Майер положил руку ему на плечо:

— Просто вы освободились от чувства вины перед самим собой. Вы думали, что дали себе обещание и не смогли его выполнить, отсюда — чувство вины. Ну, а теперь знаете, что выполнить это обещание было невозможно.

Неожиданно Грант расхохотался:

— Вы это предвидели! Вот почему вы не тревожились по поводу гонорара. Вы знали, что я все равно к вам вернусь.

В глазах у доктора сверкнул веселый огонек:

— Да, предвидел. Я говорил вам, что это лечение новое… но вы не были первым.

— С другими было то же самое?

Майер негромко рассмеялся.

— До вас был всего лишь один больной, и с ним произошло то же самое. Он мечтал в детстве стать знаменитым пианистом… а стал психиатром.

— Расскажи толком, Габор, что, собственно говоря, произошло? — Сакач закурил сигарету.

Шомоди огляделся. На столе валялись книги, в углу тахты лежала стопка выглаженных рубашек, дверца шкафа была приоткрыта — уже много лет замок ее испорчен.

— Нет ли у тебя чего-нибудь выпить? — спросил он.

Сакач вынул из ящика стола бутылку джина и наполнил стаканы.

— Шеф совсем меня с ума сведет!

— Ты с ним поругался? — Со стаканом в руке Сакач удобно откинулся на тахте и подмигнул другу.

— С Баллой? — запротестовал Шомоди. — Ну, нет! Бедняга Краммер был человеком нервным, с ним трудно было ладить. Зато шеф — воплощение спокойствия. Хотя, знаешь, именно в этом все дело: с тех пор как их машина перевернулась на шоссе в Гетеборге, нервы у него очень сдали. Однако он держит себя в руках, он всегда отличался сильной волей. Но… поэтому я к тебе и пришел.

Сакач задумался.

— Насколько я помню, его ассистент погиб…

— Краммер? К сожалению. Талантливый был ученый… Он сидел за рулем — Балла не водит машину. Автомобиль занесло, он налетел на бетонную ограду, руль продавил Краммеру грудь. Балла тоже был ранен, его доставили в больницу без сознания, там он пролежал дней десять. — Шомоди на мгновение замолчал, потом нерешительно, словно оправдываясь, продолжил: — Послушай, Имрэ, не смейся надо мной, я совершенно уверен, что полиции здесь делать нечего. Я пришел не к полицейскому, а к другу. Вот уж скоро год, как старик то и дело задает мне загадки. Не думаю, что намеренно, но я не люблю загадок. Особенно неразрешимых. Представь, он мой непосредственный начальник, я, как говорится, его правая рука и…

Сакач прервал его:

— Неразрешимых загадок нет, старина! Но продолжай. Итак, ты его правая рука… Допей-ка свой джин!

Шомоди одним глотком осушил добрую четверть стакана, передернулся и поставил стакан на стол.

— Говорю тебе, я его правая рука, и это не самонадеянное утверждение, а сущая правда. И все же… Я физик. А он делает из меня лаборанта!

— Как это понимать? Старик ревнует тебя к работе?

— Это был самый доброжелательный человек из всех, кого я знал. Его не волновало, кто будет первым. Для него было важно, чтобы наука двигалась вперед. Когда мне удалось добиться важных результатов, он радовался, как ребенок, которому подарили игрушечный автомобиль с настоящим двигателем. Но теперь его словно подменили. Не успел он вернуться из больницы после того несчастного случая, как отменил опыты, которые мы с ним вместе начали около года назад.

— Это можно понять, — миролюбиво сказал Сакач. — Катастрофа, в которой человек чуть не погиб, достаточно сильный шок, чтобы…

— …чтобы на человека нашло затмение! Чтобы у него случались выпадения памяти, чтобы он не мог найти могилу собственной матери на Фаркашретском кладбище. Да-да! Он сам мне жаловался. Говорил, что иногда ему приходится смотреть в удостоверение, чтобы вспомнить год своего рождения. Рассказывал, будто шведский хирург, который сшил его после аварии, предупреждал о возможности таких явлений. К сожалению, врач оказался пророком, у профессора бывают периоды, когда он теряет память. Ты прав, авария — достаточно сильный шок и могла послужить причиной всего этого. Но не из-за аварии же он бросил свою работу и стал продолжать краммеровскую! Почему вдруг? В память о погибшем коллеге? Глупости! Потеря памяти не распространяется на сферу его творческой деятельности. У меня были случаи убедиться. В том, что касается дела, он остался превосходным специалистом. Смешно! Из уважения к памяти Краммера…

Шомоди пожал плечами и покачал головой.

— Нет, Имрэ. Балла любит своих сотрудников, но науку любит больше. В память о погибшем коллеге он не станет бросать начатой работы и вторгаться в область, которая ему чужда, — в круг интересов Краммера. Теперь он возится с гравитонами и разрабатывает теорию квантовой природы времени. Это же не его область! — Он помолчал. — Я очень ценил Краммера, но чтобы Балла, которому сейчас под шестьдесят, по совершенно необъяснимой причине — то ли из уважения к памяти помощника, то ли еще одному богу известно почему — взялся за работу, которая… Пойми, Имрэ, еще два-три года, и старик мог бы сделать выдающееся открытие. Если бы вдруг все это не бросил.

Шомоди умолк, закурил сигарету и обиженным тоном продолжал:

— Впрочем, бог с ним. У каждого из нас одна жизнь, и каждый волен распоряжаться ею по-своему. Но меня пусть не заставляют плясать под чужую дудку!