Ярослав Астахов - Движущаяся скульптура

– Во вторых, Сиси, – продолжил бакалавр, полюбовавшись вытянутой физиономией благоверной. – Ты ничего не понимаешь в жизни , а это и еще хуже. Отец мой никогда не допустил бы нашего брака. Отец… вот он-то понимал жизнь! Иные умники смотрели на него свысока, потому что он был простым держателем парикмахерской. И, экономии ради, работал сам, сберегая средства, которые бы ушли на жалование мастеру. Клиенты над ним подшучивали. А он улыбался шуточкам дураков… и стриг.

– Да, Сиси! – вдруг перешел Зарецкий на патетический повышенный тон. – Он улыбался зубоскалам и стриг их! Он понимал в жизни… И я поклялся себе, что буду поступать всегда так же, как мой отец.

– Назло тем шутникам, Сиси, – добавил бакалавр, – отец мне дал юридическое образование. Откладывал каждый грош… И постоянно говорил мне потом: «Я сделал из тебя бакалавра! Чем был бы ты без меня?» И он ужасно надоел мне с этим, признаться…

– А без него, Сиси…

Зарецкий вдруг порывисто вскочил из-за стола и расправил плечи. И сделался похож на злую карикатуру на барона фон Гольдбаха, чей остывающий труп лежал в нескольких шагах за стеной.

– Без всякой поддержки отца я выучился на скульптора-модерниста! Хотя терпеть не могу скульптуру. Что современную, что классическую, ты знаешь. Но я хотел доказать отцу… Да, увы… Это доказательство зашло слишком уж далеко. Отец не пережил встречи наедине с моим ПОДСОЗНАНИЕМ . Трагический финал и навел меня на мысль о возможном дополнительном заработке. А унаследованное по завещанию помогло раскрутке…

– Но мы заговорились, – внезапно оборвал бакалавр самого себя. – Пора позвонить шерифу. Старому надежному другу. И деловому… о, вполне деловому партнеру, Сиси! Но все-таки сначала надо бы протереть ручку двери с той стороны. Барон, вероятно, хватался за нее и оставил отпечатки пальцев. Ерунда, собственно! И, тем не менее, будет лучше, чтобы не возникало ни малейших сомнений в том, что это у него случился внезапный сердечный приступ.

Медленно и почти благоговейно бакалавр повернул задвижку и открыл дверь. Вошел, тихо ступая, в экспозиционный зал. Замер, созерцая картину, которую наблюдать случалось ему уже в третий раз. (В четвертый – если считать и незапланированный , по выражению самого Зарецкого, случай с досточтимым его родителем.)

Простертое человеческое тело, недвижное у подножия нелепого пирамидального каркаса из толстых брусьев.

Вид этот уже успел прочно ассоциироваться у бакалавра с неплохой прибылью. И рефлекторно вызвал приятное ощущение. Пожалуй, на основе этого ощущения в душе бакалавра мог бы даже и зародиться некий приватный культ. Если бы душа у него была , разумеется.

Однако на этот раз умильное созерцание было прервано.

Щелчком внезапно закрывшегося замка.

Того самого, который Зарецкий собственноручно несколько раз менял, добиваясь нужного психологического эффекта.

«Сквозняк», – решил бакалавр.

Когда он оборачивался к случайно, как это он ошибочно полагал, захлопнувшимся дверным створкам – его ушей достиг характерный насыщенный низкий звук.

Он оглянулся назад.

МЯСОРУБКА (напомним, так втихомолку именовал собственное произведение мэтр) приближалась к нему, мерно посверкивая своими лезвиями.

Зарецкому захотелось вдруг сделаться очень маленьким. Словно мышка. Или, еще лучше, уподобиться таракану. Тогда бы он легко поместился между основанием скульптуры и полом и оказался бы в безопас…

Вдруг бакалавр хлопнул себя по лысеющей макушке и рассмеялся.

Как будто он и так не находится в безопасности!

Будто бы ему здесь что-нибудь угрожает!…

Что это с ним? Или с годами он делается сентиментален, как эти дурни , и начинает верить в собственный миф? О, нет! Чего-чего, а уж этого быть не может!

Причина страха, схватившего его врасплох словно ледяными лапами, – более, чем проста! (А непростых причин не бывает, полагал бакалавр.)

Это эффект работы низкочастотных звуковых генераторов , самим же им скрытно и размещенных в зале.

Просто Зарецкому не случалось еще испытывать на себе…

Да, это было его золотое дно. Неслышимые подпороговые акустические вибрации. Они отупляют ум и они способны, как доказала наука, до крайнего предела обострить всякую отрицательную эмоцию. Депрессию. Ярость. Страх.

Именно же и прежде прочего – страх. На этом бакалавр и строил расчет. Для обыкновенных посетителей он подавал на свою секретную аудиоаппаратуру лишь небольшую мощность. Но для клиентов , то есть для богатых спорщиков «апоплексичного» (по определению Зарецкого) физического сложения – баккалавр не скупился на подпороговые звуковые волны. Приятное щекотанье нервов, ради которого, собственно, и ходят смотреть страшилки, вдруг резко вырастало в неистовую гормональную бурю. Она приводила к внезапному и очень сильному перепаду кровяного давления. А результатом этого перепада и…

Но сам мэтр, создатель хитроумной конструкции, очень хорошо знал, что бояться нечего . (И это помогало ему выходить сухим из воды.) «Ужасные» и «смертоносные» лезвия были выполнены из жести наподобие идущей на изготовленье консервных банок. О них, возможно, было разве что поцарапаться. И оснащенный ими инфернального вида предмет был на деле не более опасен чем, скажем, терновый куст, если его снабдить моторчиком и спрятанными колесиками.

Зарецкий рассмеялся…

А дверь? Ее, наверное, можно будет высадить плечом, разбежавшись.

Не обращая больше внимания на нарастающее гудение, бакалавр прикинул требующуюся дистанцию, и…

И вдруг ему показалось, будто в экспозиционном зале сменился цвет освещения. Все стало вокруг багровым…

На самом деле это просто сознание бакалавра захлестнула вдруг волна ярости … Такой он не испытывал еще никогда! Он был готов сокрушать и убивать… резать… кромсать на части! Он словно бы превратился сам в этот миг в свое ПОДСОЗНАНИЕ , кишащее движущимися ножами.

Причиной всей этой бури была единственная мысль, вспыхнувшая внезапно в его уме.

С И С И!…

Которую он всегда считал безропотной, безответной.

Которую держал в качестве полезного домашнего животного. Полезного, в основном, для психологической разрядки после его трудов праведных.

Которую он одевает и кормит, наконец…

Ведь эта чертова сучка взбунтовалась против него!

Ну… ладно! Ладно, милая женушка, – лихорадочно колотилось в уме Зарецкого, – дай только мне отсюда выбраться и уж я с тобой!… Сначала я… А потом…

Но даже предвкушенье расправы не могло сбить нарастающее давление ЯРОСТИ. Бакалавра трясло. Он издавал какое-то утробное рыканье. Его кулаки сжимались, и ногти глубоко впивались в ладони. В ушах его нарастал звон, и густеющая кровавая пелена застилала взгляд…