Геннадий Прашкевич - Костры миров

«Протозиды знают, что это сделал я», – ужаснулся Хенк.

И в этот момент протозид исчез.

На том месте, где он только что находился, разматываясь, как смерч, вверх и вниз от «Лайман альфы» расплывалась чудовищная пылевая туча, чудовищный черный шлейф, перекрывший мерцание редких звезд, чудовищный траурный свиток, развернутый его, Хенка, руками.

– Дельная работа, – одобрил Челышев. – Кажется, протозид разлетелся на атомы.

– Что дальше? – сухо спросил Хенк.

– Дальше – Симма, – с облегчением кивнул Челышев. – У тебя в запасе двое суток, Хенк. Отдохни, посети Аквариум, посмотри оффиухца. Ты знаешь о его выступлении. Захочешь, заглядывай к нам. В наших комнатах все как на Земле. Вне работы мы просто земляне.

Хенк промолчал.

– Ну, ну, Хенк. Мы делаем общее дело. Погоди, придет час, когда ты сам протянешь нам руку.

Хенк не ответил.

Он отключил экраны и передал управление Шу. Уже полчаса он не слышал от нее ни слова. Шу, конечно, сердилась, но ведь она-то должна была понять – он провел Охотников. Они ничего не знали о Преобразователе, они считали, что он, Хенк, разнес протозида на атомы. В принципе это так и было, только каждый атом пылевой тучи, в которую превратился протозид, и сейчас был строго определен. Это со стороны протозид выглядел мертвой нейтральной тучей, бессмысленным облаком, застлавшим собой полнеба, – это облако оставалось живым. Медлительное, бесформенное, оно продолжало осознавать себя протозидом, и он, Хенк, верил, что рано или поздно вернет ему первозданный вид.

Настроение Хенка медленно улучшалось.

Он выполнил приказ Земли, ведь он оставался землянином. Но он не уничтожил протозида, ибо, как всякий землянин, чтил Свод, созданный для всего разумного в Космосе.

«Все! – сказал себе Хенк, подставляя плечи под тугие струи воды. – Больше я не выполню никаких приказов. Протозид распылен, это ошибка. Я обязан сообщить об этом на Землю».

Он вспомнил брата.

Роули обожал безумные проекты.

Мечтой Роули была мгновенная всекосмическая связь.

Как на возможное будущее такой связи он указывал на протозид.

Когда-нибудь, по собственной воле, протозиды расселятся по всем Крайним секторам. Все известное протозиду, находящемуся на одном краю Вселенной, мгновенно становится известно другому протозиду, находящемуся совсем на другом краю. Если протозиды войдут в Межзвездное сообщество, незачем станет гонять из конца в коней дорогостоящие тахионные ракеты, забрасывать пространство радиобуями, платить Цветочникам только за то, скажем, что ему, Роули, вдруг захотелось поговорить с братом.

– Шу, – потребовал Хенк по внешнему инфору, – мне необходим кристалл «Протозиды».

– Запись «Протозиды» подлежит просмотру лишь на Земле.

Ответ Шу прозвучал в высшей степени категорично, и Хенк не стал спорить. Пусть так…

Не отключая связи, он мерил шагами комнату.

Экран инфора мутно светился, по нему пробегали светлые и темные полосы, они бесконечно таяли и бесконечно возникали, оставаясь все теми же светлыми и темными полосами.

Собственно, вдруг подумал Хенк, это, наверное, и есть портрет Шу.

– Сегодня в Аквариуме оберон с Оффиуха, – Шу никогда ничего не забывала.

– Советуешь посмотреть?

Хенк вздохнул.

Он отчетливо ощущал свою зависимость от решений Шу. Иногда это его раздражало. И все же он никогда не противился этой зависимости.

Аквариум оказался не так велик, как представлялось Хенку.

Овальный зал, поверху – галерея, внизу три стрельчатых узких входа. В соседней с Хенком ложе (в своей он находился один) располагалась целая семья: две изящные женщины, пятеро грубоватых мужчин и семь или восемь мелких отпрысков с желтоватыми, как тыквы, лысыми головами. По вялым движениям Хенк сразу признал в них Арианцев, естественно, прошедших сквозь Преобразователь. Потомки одной из некогда самых агрессивных рас, Арианцы никогда не питали особых симпатий к Преобразователю. Собственные тела, как бы странно они ни выглядели, устраивали их больше всего, и необходимость рядиться в чужое тело всегда их несколько угнетала.

Арианцы ни на секунду не пожалели бы протозида, подумал Хенк.

Ладно… Скоро он будет на Земле… Скоро он поднимет хороший шум… Скоро он скажет об Охотниках и свое слово…

Он откинулся на спинку кресла.

Было приятно думать о возвращении.

До объекта 5С 16 он дойдет на тахионной тяге. А там…

Хенк мысленно представил длинную цепочку звезд, свернувшуюся на карте, как змей из древних легенд – созвездие Гидры… Это уже Внутренняя зона… Там, на одной из планет звезды Альфард, он проторчит месяца три… Но это не страшно… Звезда Альфард – это преддверие Земли…

Хенк вздрогнул.

В центре Аквариума вспыхнул свет.

Свет становился все ярче. Он ширился, он заполнял Аквариум, как гигантский пузырь. Впрочем, это и был пузырь – силового поля. Очень скоро он занял весь центр зала, и алые, без перепадов, тона медленно перешли в более спокойные оранжевые.

Желтый.

Белый.

Ослепительно голубой.

Исполнялся цветовой звездный гимн Рессела-Кнута, давно вошедший в опознавательную окраску всех кораблей Межзвездного сообщества.

…И этот свет становился все нежней, он расслаивался, в нем, не смешиваясь, вспыхивали фиолетовые искры, зеленые отсветы, голубоватые сполохи – бесконечный рассвет над безмерными океанами Оффиуха.

Хенк невольно привстал.

Его переполнил восторг. Ему хотелось всплыть, зависнуть над силовым шаром невидимого, воплотившегося в свет оффиухца. Его останавливали лишь редкие зрители на галереях и в ложах. К тому же его парение могло не понравиться тем же Арианцам.

…А в силовом пузыре, заполненном нежным сиянием, уже металась смутная тень, которая не могла быть и тенью, так она была легка. При всем при этом это, несомненно, было живое существо, и, оглянувшись, Хенк увидел, что просветлели даже лица Арианцев.

Хенк замер.

На мгновение его захватила острая, пронзительная тоска.

Он опять был грандиозным облаком. Звездный ветер опять гнал его бесформенное тело в сторону от квазара Шансон, прямо к Стене, в мрак, в бездонную тьму, в ничто. Звездный ветер опять вырывал из него мириады атомов, но он, счастливое пылевое облако Хенк, тут же восполнял потери за счет рассеянной межзвездной пыли. Он был туманностью, небулой, рассасывающейся в кромешном пространстве; и такой же туманностью, такой же нежной небулой казалась ему тень оффиухца – бесконечно длящийся взрыв непостижимо добрых лучей, заставляющий его вновь и вновь переживать счастливую уверенность в вечности звезд, в вечности всего Разумного.

Потом оффиухец развернулся в широкий линейный спектр.