Геннадий Прашкевич - Нет плохих вестей из Сиккима

Я сунул сверток с закусками в целлофановый пакет. Тоненькая стюардесса, проходя мимо, невозмутимо улыбнулась – засранцы в самолете ее давно не удивляют.

«Все в порядке?»

«Лучше не бывает».

Ну да, она тоже так подумала.

Конкордия Аристарховна улыбнулась.

Она знала, что я вспомнил . Она знала, что я захочу закончить роман.

А я не хотел помнить . Не хотел ничего заканчивать. Я хотел уйти и сесть в кресло. У своего привычного широкого окна. Смотреть, как внизу догоняются пацаны и взвизгивают девчонки. В моем пятилетнем одиночестве было так много спокойствия. Закрыть глаза и не думать ни о чем. Болтать с Последним атлантом. Дописать игру. Поехать в Сикким. Там, среди цветущих балю и рододендронов...

«Почему вы все-таки вернулись в Россию?»

«Потому что я ваша часть. Я – часть вашей души».

Ну да. Все они были мною , моим собственным продолжением. Это я вел караван и отвечал майору Каганову, и был профессором Одинцом-Левкиным, задавал ему вопросы, и бил его по ушам двумя папками. Это я был Корой, Ли́сой, сержантом Дроновым. Я мог полюбить Кору? Какое ужасное заблуждение! Они все (и Кора, прежде всего) были частью моего сознания, нет, они были самим моим сознанием, и ничего изменить или придумать я не мог. Может, только донести весть. Люди – как рассада, бесцельно разбросанная по планете. Что из нас вырастет?

Я пил кофе, улыбался костенурке, и прислушивался к мыслям немногих посетителей. В универе тоска. Мысли в общем небогатые. Интересно, приедет он завтра, или опять облом? И еще что-то такое же – сплошные мелочи, ерунда, невнятная каша, правда, кипящая, ворочающаяся, булькающая в едином мировом котле. Я будто заглянул за край мира. Вот только что сиял надо мной привычный хрустальный свод, на нем смеялись цветные звезды, желтела луна – все, как полагается, чистенько и красиво. А Конкордия Аристарховна подтолкнула меня, и я прошиб головой хрустальный свод. Осколки нежно звенели, а я уже по пояс высунулся в пустоту, главным свойством которой был так долго.

Я все видел.

Я все понимал.

Я был в начале Большого взрыва.

Ничего, что мы сгорим. Ничего, что мы все сгораем. Новый Большой взрыв, как рассаду, опять и опять разбросает зерна жизни по Вселенной. Что взойдет из этих семян, никому знать не дано. Даже Творец не очень ясно представляет последствия. Но мы несем весть. Зачем-то нам нужно донести до будущего смешанные запахи провинциального пригорода, грохот пролетки, выехавшей на булыжную мостовую, тени колонн рабочего клуба, нищего с шапкой у скрещенных ног, парочку на скамье (сексоты), мамашу, высунувшуюся из окна, наконец, Кору, презрительно оглядывающую меня, ничего не понимающего и растерянного.

И вот таким я возвратился в мир,

Который так причудливо раскрашен.

Известно, из «чайника» может получиться все, что угодно, а вот из ламера никогда ничего порядочного не получится.

Еще парочка присела за соседний столик.

Я вчеpа Гамлета в оpигинале читал. Это такое эстетическое наслаждение!

Парочка сладко перешептывалась. А я смотрел «Андалузского пса» и, знаешь, нашёл коррелят с ранними картинами Пикассо. Нормальная беседа, могли бы и не шептаться. Но так им было привычнее. Им так нравилось. И за столиком в углу активно фунциклировали. Помнишь, какое пойло жрали у Илюхи? Негромкий смешок. Зато потом я запросто вскрыл пpогу твоим дебаггеpом.

Конкордия Аристарховна подняла узкие руки, поправляя волосы.

Я уже все знал. Но, подняв руки, Конкордия Аристарховна приподняла и плечи. И я вновь увидел ажурное ожерелье из потемневшего серебра и расплющенные пули на нем. Костенурке не надо было поворачиваться, я знал, каким тату украшена ее почти не сутулившаяся спина. Какая тоска , думала Кора. Какая тоска , думала Конкордия Аристарховна. Она пронзительно думала, потому что вспомнила сержанта Дронова. Даже зубы сжала. Ее тошнило от тоски. Ты думаешь, что я хороша , это она думала уже для меня. А я нехороша. Ты мне совсем не нужен, ни в каком качестве. Я не хочу потерять брата. Не надо считать меня умной и красивой. Она обращалась ко мне на ты. А потом без всякого перехода – на вы. С вами я не могла бы жить. Из вас все надо вытягивать силой. Мне надоел мир, где из людей каждое слово приходится вытягивать силой. И жить я хотела бы не в Нью-Йорке или Москве, а в тихом провинциальном пригороде. А вам бы я изменяла, неожиданно подумала она, и мне сразу стало теплей.

Наркотики, гейши, цунами,

Горячее саке, харакири —

Вот что нас губит.

Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом!

Если меня и не принимали всерьез, мир все равно зависел и от меня.

Я поднялся. Протянул руку Конкордии Аристарховне. Нам ничего не надо было говорить. Я слышал все ее мысли. Профессор Одинец-Левкин, сотрудник НКВД майор Каганов, Ли́са, сержант Дронов, он же швейцар ночного клуба, Последний атлант, доктор Григорий Лейбович, плохие девчонки из «Кобры», Кора – все зависели от меня. Их странные жизни, как цветные огоньки, тлели, вспыхивали и угасали в расслаивающемся времени, в черном круговороте неведомых пространств. Кора превратится в Конкордию Аристарховну. Сержант Дронов оттянет срок и на закате жизни сядет в кресло почетного швейцара при ночном клубе, основанном его разбогатевшим родственником. Монголы, красноармейцы, воплощенные вожди. Правда, никакая программа не работает без сбоев. Тонкие морщинки густо иссекали мраморную шею доисторической леди. Я сам был как северное сияние. В мировой полынье яростно отражались звезды и самолет, медленно проплывающий на их фоне.

Объявили посадку. Я потянул из-под сиденья вонючий сверток.

Ничего еще не изменилось, все было как всегда, мы вечны, с нами лично ничего никогда не может случиться, но вдруг потянуло дымком, вскрикнула стюардесса голосом Конкордии Аристарховны. Жалко, тогда я не расслышал ее слов. А ведь пять лет назад она вскрикнула: попробуйте перезапуститься!

Save.