Анри Бертьен - Всего один год (или: Президент).

– Не знаю… Мне сейчас кажется, что мы попали в сказку: впервые в моей жизни я наблюдаю, как кого-то, кто стоит выше меня, вдруг интересует то, что нужно – действительно нужно – мне… Более того – пока я иронизирую по поводу его месячного молчания, он успевает не только придумать решение достававших меня проблем, но и запустить процесс их решения… Я лично такого не помню. И… вы знаете,- он обернулся к залу,- мне кажется, что я верю этому человеку. Я боюсь ему верить – ибо вся моя жизнь учила меня не верить. Но – почему-то мне кажется, что я верю ему всё больше и больше… Может, он просто купил меня своим вниманием?- Ухмыльнулся Карой.- Что ж – пусть тогда он так же покупает меня и дальше. Я бы, пожалуй, за это попродавался… Какое-то время…

– Ну, если так будет всегда… То и я, пожалуй, тоже…- Хмыкнул верзила Джакус.- В таких условиях маяться дилеммой, что даст нам его абсолютная власть, мне почему-то не шибко хочется. Если он и сейчас, не имея её, уже… Короче – я бы хотел только одного: ограничить её, эту власть, во времени… Так – на всякий случай…

– Я бы тоже этого хотел.- Грустно улыбнулся президент.- Хотя бы просто потому, что не знаю предела своей прочности. А 'сломаться' не хочу. Почему-то…

– Да, нам этого тоже почему-то не хотелось бы…- Кивнул Джакус.

– А потому давайте тему референдума сформулируем так: 'О предоставлении чрезвычайных полномочий в виде абсолютной власти в стране Президенту Анас-Бару в период его правления, на срок не более двух лет'. Таким образом, абсолютная власть прекращается либо через два года, либо – раньше: если я не буду жив или не буду президентом.- Предложил Анас-Бар. Джакус, внимательно слушая его, кивал. Карой стоял, склонив голову набок, и тоже вслушивался в слова президента. Боки сидел, положив голову на руки, пристроенные на спинке впередистоящего кресла, и, казалось, дремал. На самом деле он слушал всё очень внимательно и, как оказалось, запомнил больше всех: в основном по его воспоминаниям я и восстанавливал впоследствии события этой встречи, когда медведь Джакус, побывав у меня в гостях, сумел присесть на диктофон и раздавил его вместе с кассетой… Наконец поднялся Гонта Скьер, сын кузнеца, и, оглядев присутствующих, медленно произнёс:

– Я не боюсь этого человека. Почему-то. Я готов ему поверить. Я решил попробовать подержать свою голову на его наковальне. А вы?- Зал молчал.

– Ладно, мужики…- Джакус встал, и, тоже повернувшись к залу, пробасил:

– Недавно мы сказали 'а'. Прокукарекали, то есть, в первый раз… Теперь настало время говорить 'б' – то есть кукарекать во второй раз. И я уже готов снова прокукарекать… Хоть и сдаётся мне, что рассвет наступит не раньше, чем нам придётся прокукарекать трижды…- По залу прокатился шорох, смешанный с обречёнными вздохами: народ, побаиваясь идти на заклание, всё же понимал, что этого не избежать. Издревле так повелось – коль не хочешь или не можешь сам рубить голову гидре – зови богатыря. А позвал – корми. Не то, не ровен час – отощает и гидру не одолеет… Или – сам найдёт и возьмёт, что пожрать… Люди постепенно вставали, и, оборачиваясь лицом к залу, молча кивали: и я согласен, мол – деваться-то всё равно некуда… Когда встало больше половины зала – оставшиеся вдруг разом зашевелились, и, почти одновременно поднявшись, тоже засвидетельствовала своё согласие.

– Есть в этом зале те, кто против?- Осведомился Бигур. Зал молчал. Бигур облегчённо вздохнул, ещё не веря такому повороту дела.

– Есть те, кто ещё не определился в своём мнении?- Дрожащим голосом спросил он. Ответом снова была тишина.

– Единогласно…- Констатировал председатель народного возрождения Ункарии.- Боюсь верить…

– Спасибо вам всем.- Поднялся Президент.- Я постараюсь, чтобы наши встречи впредь были более регулярными – это нужно и народу, и мне, и вам. А пока – давайте готовиться к референдуму…

На этом мы и расстались. На этот раз – до референдума.

Тема референдума мощно муссировалась прессой, постоянно была на слуху – и на улице, и в кулуарах. Все колебались: доверять – или не доверять, стоит – или не стоит ввязываться; найдёшь для себя в этом что-либо – или же потеряешь… Обсуждали и спорили, казалось, все и везде; когда к компании подходил кто-то незнакомый – я, например – спор обычно затихал, но, как только спорщикам казалось, что рядом нет посторонних глаз – обсуждение вспыхивало с новой силой. Часто при этом стороны в процессе спора менялись местами – и неоднократно. Спорить было о чём: в принципе, всех не устраивало то, что они имели – но, в то же время, все боялись, погнавшись за обещаным журавлём, потерять и эту синицу… Обсуждения были жаркими. Включая постоянные подозрения друг друга в продажности – то президенту, то его противникам. Думаю, нет особой нужды слишком подробно описывать всю эту склоку – здесь просматривался и страх одних перед повторением соновской 'зачистки', когда 'за инакомыслие' было истреблено более четверти населения империи – причём полегли не только все несогласные с политикой верхов, но и те, кто на первых порах этому процессу пособничал, а затем был уничтожен, чтобы не мог разглашать этих чудовищных злодеяний; здесь был и страх других перед возможностью лишиться своего 'скромного бизнеса', приносящего не ахти какие, но, всё же – куда выше среднего, доходы: кто знает, правду ли говорит новый президент и что он на самом деле подо всем этим понимает; здесь был и страх огромной бюрократической массы потерять насиженные места… Именно эта сила, мне кажется, и была едва ли не самой мощной силой, способной если не смести Абара, то, по крайней мере, связать его по рукам и ногам, втянув в долгую и изнурительную борьбу с призраками.

Надо сказать, что Абар был неглуп. И даже весьма неглуп. Ибо осознавал силу и возможности этой массы ещё до выборов. Продолжая просматривать старые газеты, я наткнулся на один прелюбопытный репортаж… Из которого следовало, что он, решившись занять президентское кресло, вовсе не собирался ни с кем воевать. Он, похоже, просто собирался увязать интересы различных слоёв общества так, чтобы устранить максимально возможное количество противоречий между ними. Задача, конечно, непроста – если реальна. Но, видит, Бог, мне понравились его идеи… Репортаж был написан Кароем Де Лю и заинтересовал меня настолько, что я пошёл к нему попрошайничать в надежде получить что-то из дополнительной информации. Я так и объяснил ему цель своего визита: "Хочу что-нибудь об этом, но – из неопубликованного". Карой смерил меня долгим изучающим взглядом. "Хм… А разве мы настолько близки"?- Как бы спрашивал он этим взглядом и меня, и себя. Разговор был трудным. Очень трудным. Но – он увенчался успехом: я получил целую кассетницу, правда – под честное слово джентльмена об абсолютной сохранности и нераспространении, включая категорический запрет на публикацию любой содержащейся на этих плёнках информации в пределах Ункарии. Меня это, признаться, совершенно не тяготило – я был безмерно признателен и ему, и судьбе, за то, что не были высказаны куда боле жёсткие условия… Но – видимо, Аллах услыхал мои молитвы – Карой решил ограничиться этим. Благодаря чему я теперь мог восстанавливать происходившие задолго до моего приезда события не только по газетным публикациям, но и, частенько, по магнитофонным записям, что было немалым подспорьем для создания верных впечатлений об ункарских процессах не только в моей голове, но – что немаловажно – и в голове финансирующего меня Скрента.