Алексей Бабий - Психушка

Не много ли на себя берешь, хотел было возмутиться я (я ничего зарабатывать не собирался), но взглянул на Любовь и осекся. Она была… В общем, она была такая… да еще и с ямочками на щечках, так что я хотел сказать, но не сказал, а вместо того вдруг завопил: «Горько!»

— Вот это молодец! Вот это по-нашему! — загалдели гости. — Сто сорок! Сто сорок один! Ур-р-р-а-а-а!

Что там и говорить, скоро забыл я и про пивнушку, и про обрыв, и про Павла Ивановича, заслуженного алканавта республики, и автобус номер тридцать семь забыл, и цель командировки из головы выбросил, и снял с себя финишные ленточки, а грамоты отнес в место общего пользования: пропади все пропадом!

Магнитофон мой орал: «Все-е-е-е пройдет, и печаль, и радости», а я топтался в обнимку с Любовью и извергал в ее вкусное розовое ушко абсолютно розовую чушь, а она смеялась и щекотала мои щеки распрекрасными своими волосами.

И был винегрет под водочку, и я зачем-то танцевал лезгинку, потом была кухня и близкое лицо, потом (или до того) была прихожая, в которой на нас с Любовью с грохотом обрушилась вешалка, и был лифт, который ездил то вверх, то вниз и в котором мы трудолюбиво целовались, и снова прихожая, но уже другая, и какой-то чай с карамельками…

Да-да-да, не зря ты навострил ушки, дорогой мой среднеарифметический читатель: дождался, наконец! Ну как же без нее, без клубнички-ползунички! У меня есть для тебя тайна, да еще и с большой буквы: будь спокоен, я тебе ее не скоро открою. Есть герой-супермен, тайну раскрывающий — это я собственной персоной. Была уже и замечательная погоня, но не хватало десерта, и вот — клубничка подана-с!

Увы, пока порадовать тебя нечем: в том вечер я так нагрузился, что наутро не только не помнил подробностей той, возможно, восхитительной ночи, но и не был даже уверен, а были ли они, эти самые подробности.

Но что было утром… Что было утром! Во рту у меня не то что эскадрон ночевал, целая конармия оставила там свои лепешки. В брюхе что-то свирепо ворочалось, а голова грозила взорваться и разбрызгать мозги по обоям. Ноги после вчерашней пробежки отчаянно ныли, мочевой пузырь был переполнен, и вдобавок я не мог шевельнуться, так как наполовину был придавлен Любовью, а она была женщиной не из мелких!

И я подумал, что все опять было не так, что она вовсе не с большой буквы, а может быть, даже и в кавычках. Еще одна грустная мысль посетила меня в тот момент — что с большой буквы у меня только имя, отчество и фамилия, да и то в этом нет никакой моей заслуги. И с этой грустной мыслью я забылся.

Очнувшись в очередной раз, я собрал все свои силы и, держась одной рукой за стенку, а другой за голову, чтобы она ненароком не отпала, разгребая плечом сохнущие простыни, добрался до туалета.

Любаша возилась у плиты.

— Ну ты и спать! — сказала она. — Дело к вечеру уже. Обедать будешь?

— М-м-м-м-м! — сказал я.

— Ясно. Чаечку, значит?

— Ы-м-м-м! — сказал я.

— Давай пей. А то уже одеваться пора.

— ? — сказал я.

— Мы же к Бубякиным идем. Забыл, что ли? У них почти что новоселье.

— А я-то тут при чем?

— Так они же нас приглашали!

Так. Уже — нас. Очень мило.

— Постой. Как это… Так свадьба… Как же это…

— Господи! — сказала Любаша. — Свадьба! Мы вчера слегка заскучали, а тут ты, да еще и с магнитофоном. Ты был просто прелесть вчера!

И она щедро улыбнулась мне всеми своими ямочками.

— А при чем тут магнитофон? — тупо спросил я.

— Боже мой! До чего же утренние мужики отличаются от вечерних! — слегка раздражаясь, заметила Любаша. Я хотел было вставить, что, мол, не больше, чем вечерние бабы от утренних, но не успел: Любаша подбоченилась, уперев руку с полотенцем в скульптурное свое бедро, и заговорила:

— И этот про магнитофон. Я-то думала, хоть этот не будет про магнитофон. Магнитофон! Ну чего тебе дался этот магнитофон! Что делал слон, когда пришел на поле он? А при чем тут слон, а при чем Наполеон? — язвительно сказала она, и закончила убийственно, — Травку жевал! — и стала чем-то там особо гремящим брякать в мойке.

Мои бедные мозги совсем перепутались. Я хлебал чай и со скрежетом переставлял мысли с места на место. Наконец, мне удалось выстроить нечто завершенное. Правда, слон, Наполеон и травка так и не вписались, но я решил не обращать на это внимания.

Итак, свадьба была шуткой, и это меня порадовало. Не хватало еще связать себя с районом «П» узами брака. Но шутка эта была настолько правдоподобной, что я стал подумывать, а не была ли шуткой и моя предыдущая свадьба — ведь точно так же сунулся я в первую попавшуюся дверь, и мне еще повезло, что за ней оказалась не мымра какая-нибудь, не тыдра, не фифа, не лярва и не шалава. Там была нормальная среднеарифметическая бабочка, а ведь рядом проживала помесь скырлы со стервой… у меня мороз рванул по коже, когда я об этом подумал!

А вот погоня… Странно, что аборигены района «П», которые все, кроме сотрудников Ихнего Шефа, были психами (прости, читатель, вырвалось… ну да бог с ней, с тайной, не до нее…), так вот, аборигены с воодушевлением гоняли психа, то есть меня. Но, с другой стороны, ничего удивительного, и Ихний Шеф на вокзале так и разъяснял: они психи, но не знают об этом и живут вроде бы нормальной жизнью, надежно изолированные от города автобусом номер тридцать семь, и лечат их неназойливо, без смирительных рубашек и прочего, внедряясь в их же ряды.

И вот что еще удивительно: никто из них не показался мне психом. Хотя, как отличить психа от непсиха? И зачем я сюда ехал, если не умел отличать?

И я подумал: а зачем мне все это? Идут они все подальше — алкаши и алканавты, Ихние Шефы и Ловцы Человеков, психи все эти… Чего я тяну, чего живу среди них и пью с ними, а у меня командировка скоро кончится, что я скажу своему начальству?

Но тут я вспомнил, что задание на командировку было написано до того невнятно, таким ужасным почерком, что я ведь до сих пор не знаю, зачем я вообще приехал в Энск. Точнее, я-то знаю — полазить по магазинам и вообще вкусить от древа удовольствий; и разве что вечером, если останутся силы, порасшифровывать командировочное задание.

На худой конец и отчет о командировке можно написать неразборчиво, а вкушать от древа можно и среди психов. Вон Любаша: от одних ямочек прорва удовольствий, я уже не говорю о выпуклостях.

Ну ладно, решил я, Бубякины так Бубякины, и стал натягивать штаны.

Бубякин мне был смутно знаком. Наверное, по свадьбе.

— Кто там? — спросили из кухни.

— Да Любка пришла со своим пассием!

— С которым пассием?

— Ну, со вчерашним, с магнитофоном который! — пояснил Бубякин.

Меня это несколько покоробило. Во-первых, пассия, насколько я понимаю, женского рода. А во-вторых, большая буква тут принадлежала уже не мне: я был просто Любкиным пассием и, чтобы не путать меня с другими пассиями, мне привесили ярлычок «с магнитофоном». Дался же им этот магнитофон, в самом деле!