Александр Плонский - Будни и мечты профессора Плотникова (сборник)

— Я пробовал заменить одну материальную основу другой. Впрочем, не стану оправдываться.

— На самом деле, мы отклонились от темы разговора. Так что вы имели в виду, упомянув о таинственных явлениях? Телепатию?

— Обычное внушение.

— То есть гипноз?

— Не только. Возьмем исторический пример. Вы слышали о Луизе Лотто?

— Нет, — признался Леверрье.

— О, в конце девятнадцатого века она стала знаменитостью. Будучи религиозной до фанатизма, Луиза самовнушением вызывала у себя стигматы.

— Стигматы? Это еще что такое?

— Так называли кровавые пятна на руках и ногах, где согласно Евангелию при распятии Христа были вбиты гвозди. Представляете, в какой экстаз приводила Луиза верующих! Парижская академия наук не смогла объяснить это явление, и церковь, воспользовавшись беспомощностью ученых, объявила его сверхъестественным. А между тем… — Милютин рассмеялся.

— Что «между тем»? — нетерпеливо переспросил Леверрье.

— Стигматы у Луизы Лотто появлялись совсем не в тех местах, куда римляне вбивали гвозди при казни распятием, а там, где впоследствии начали изображать на иконах.

— Интересная история… И что же было с Луизой потом?

— Ее причислили к лику святых. Святая Луиза… Постойте… Отчего бы вам тоже не сделаться святым? Получилась бы чудесная пара! Святое семейство: Луиза и Луи! Сам великий Феллоу…

Леверрье насупился.

— Вы же просили не упоминать его имени!

— Мало ли что я просил!

Милютин внезапно вскочил со скамьи, на которой они сидели, и принялся вышагивать по аллее взад-вперед, что-то беззвучно бормоча себе под нос.

— А почему бы не попробовать! — задорно воскликнул он, садясь. — Знаете что, Луи, давайте проведем любопытный эксперимент!

— Над кем?

— Над вами, разумеется. Маленький опыт внушения.

— Я не поддаюсь внушению, — оскорбленно произнес Леверрье.

— Вот и отлично, значит, вам не грозит участь Гордье!

— А кто он?

— Преступник, осужденный на смертную казнь. Пообещав легкую смерть, ему завязали глаза, слегка царапнули запястье и стали поливать руку теплой водой, внушая: «У вас перерезана вена, вы истекаете кровью…»

— И что же Гордье?

— Умер. При вскрытии обнаружили анемию мозга, как при сильной кровопотере.

— Впечатлительная натура… К счастью, у меня железные нервы, — не без тревоги в голосе заявил Леверрье. — Так что я должен делать?

— Ничего особенного. Помнится, вы занимались аутотренингом: «Мое тело тяжелеет, наливается свинцом…»

— Мне тепло… приятно… я засыпаю… засыпаю… за…

— Постойте! — поспешно сказал Милютин. — Не то вы и впрямь заснете. От вас требуется другое: убедите себя, что вы электрическая лампочка.

— Какая еще лампочка?

— Обыкновенная, ватт на шестьдесят. Больше вы вряд ли потянете.

— Вы с ума сошли! — взревел Леверрье.

— Сошел, конечно, сошел, — успокаивающе проговорил Милютин. — Но все равно, окажите мне эту дружескую услугу. Повторяйте за мной: «Я лампочка… по моим жилам течет электрический ток… мне тепло… электроны движутся все быстрее… от меня исходит сияние… оно все ярче и ярче…»

Две монашенки шествовали по саду Тюильри. В конце аллеи их внимание привлекли два странных человека. Один — высокий, смуглый, похожий на дьявола. Второй — низенький, полный, с венчиком жидких волос, обрамляющих макушку. Глаза его были закрыты, а вокруг головы, подсвечивая лысину, сиял нимб.

Монашенки замерли, затем, не сговариваясь, рухнули на колени.

— Идите с миром, — сказал человек, похожий на дьявола. — Святой Луи сегодня не принимает. Он занят.

— Возликуем, сестра, — дрожащим голосом произнесла первая монашенка. Возблагодарим господа, ниспославшего нам чудо.

— Возликуем… — эхом отозвалась вторая.

Оглядываясь и мелко крестясь, они помчались докладывать аббатисе о чуде святого Луи.

Леверрье очнулся.

— Я говорил, что все это ерунда! Надо же было придумать, электрическая лампочка!

— Не все опыты оказываются удачными, — признал Милютин.

Амазонка-философиня пригласила Алексея Федоровича на «субботний чай».

— Будут интересные люди, — многозначительно пообещала она, и в ее восточного разреза глазах вспыхнули искры вожделения.

Интересные люди оказались самодеятельной бригадой ученых-просветителей, съехавшихся из разных городов и весей, дабы в течение недели сеять разумное, доброе, вечное. Бригаду возглавлял молодой энергичный московский профессор, которого коллеги по-приятельски звали Володей.

Философиня, активная деятельница местной организации общества «Знание», опекавшая просветителей, собрала их в своем гостеприимном доме, чтобы утолить потребность души в интеллектуальном общении. Плотникову отводилась роль «противовеса»: мол, мы тоже не лыком шиты.

«Субботний чай» был основательно приправлен спиртным. Компания, за исключением Алексея Федоровича, преисполненной торжественности философини и ее бессловесного мужа, фанатика джазовой музыки, вела себя развязно. Произносили витиеватые тосты, перебрасывались острыми словцами, много курили. Обращались друг к другу запросто, на «ты».

Философиня млела, ее муж, зажатый в углу, пытался превзойти биг-бэнд Дюка Эллингтона, на что просветители не обращали ни малейшего внимания из-за царившего за столом шума.

Плотников не выносил панибратства, крепко затвердив один из уроков молодости. Придя с институтской скамьи в лабораторию НИИ, куда был направлен на работу, он представился:

— Алексей. Можно просто Алеша…

И тут Александр Васильевич Дыкин, пожилой интеллигентный человек в давно вышедшей из моды, а когда-то столь распространенной толстовке, автор учебника для техникумов, прочитал ему вежливую нотацию, суть которой сводилась к фразе «положение обязывает»:

— Вы инженер, молодой коллега!

С тех пор Плотникова коробило обращение на «ты». Этому слову, звучавшему так привычно в детстве и юности, зрелые, солидные люди зачастую придавали неуважительный смысл. Сам профессор ни разу не сказал «ты» ни сотруднику, ни студенту.

Однажды Алексей Федорович получил приглашение на юбилейный банкет к знакомому, руководившему крупным НИИ, и оказался там белой вороной. Все остальные были директорами и главными инженерами предприятий. В их устах «ты», с которым они обращались друг к другу, выглядело как пароль, или, точнее, знак свойства.

Второе «я» Плотникова усмотрело в этом аналогию с масонской ложей. Профессор подумал тогда, что сидевшие за праздничным столом мужчины — холеные, знающие себе цену, равные среди равных — наверняка и подчиненным говорят «ты», но в ответ слышат само собой разумеющееся «вы». И воспринимают его как должное. Проверяя себя, он поинтересовался у соседа по столу, так ли это на самом деле. Тот добродушно и капельку покровительственно рассмеялся: