Игорь Борисенко - Вариант Ангола

– Больше такого не повторится! – заверил Вейхштейн, и покачнулся.

Хорошо бы…

– Да уж точно. На лодке водку жрать не дадут.

Хотя кто их знает, этих подводников. Я бы, честное слово, и на берегу ее не давал – людям же в море, на ответственейшее задание, а им эту гадость пить позволяют…

Вейхштейн между тем начал натягивать форменные штаны. Этого еще не хватало! И так опаздываем, а он с барахлом возится…

– Чего ты форму одеваешь, дурень! Вот же лежит, приготовлено!

Надеюсь, рявкнул я довольно грозно. Меня, кстати, немного коробила необходимость облачаться в союзническую одежду – странная она какая-то, непривычная, хотя, как ни крути, весьма удобная. Впрочем, стоит ли нос воротить? Особенно если уж плывем мы на американскую базу…

Последняя проверка.

Последний завтрак на суше.

Последние напутствия.

И вот мы уже на лодке, в Петропавловске-на-Камчатке.

На пирсе стояла маленькая группа провожающих – Андреев, Варшавский, несколько моряков в высоких чинах.

Мы на мостике – командир лодки Гусаров, военком Смышляков, и мы с Вейхштейном.

Корпус мелко завибрировал, вода за кормой взбурлила, и лодка начала медленно отходить от пирса.

Полоска воды между лодкой и пирсом становилась все шире – темная, в маслянистых разводах вода волновалась, бурлила, обрастала пеной, в маленьких водоворотах кружились какие-то щепки и веточки.

Через некоторое время вслед за нами двинулась еще одна лодка – Л-15.

На часах было 8.30.

На календаре – 25 сентября 1942 года.

Вскоре лодки вышли из бухты.

Сигнальщик на берегу что-то просемафорил нам флажками.

"Счастливого плавания", прочитал капитан Гусаров.

– Ответить.

Матрос несколько раз взмахнул флажками.

"Благодарю".

Режа носом мелкую волну, распуская по сторонам увенчанные белой пеной "усы", лодка набирала ход.

– Можно спускаться, – сказал Гусаров.

Вейхштейн кивнул, и через несколько секунд скрылся в люке – слышно было, как стучат подошвы башмаков по лесенке.

– А можно еще посмотреть? – спросил я.

Гусаров пожал плечами: "можно", и тоже скрылся в люке.

Берег за кормой затягивала туманная дымка.

Лодки шли курсом на северо-восток.

Александр Вершинин, борт лодки "Л-16",

28 сентября 1942 года

– Левее чуть-чуть… Видишь?

Я направил бинокль на точку, куда указывал вахтенный.

– Ого! Да их тут сотни!

– Если не тысячи, – усмехнулся Данилов.

Берег острова буквально кишел животными. Серые, черные, коричневые тела – то ли котики, то ли тюлени, а может, и те, и другие – неуклюже перемещались в самых разных направлениях. Местами они покрывали землю сплошным ковром, и казалось, что из темно-зеленого моря на усыпанный влажной галькой берег выплеснулась еще одна волна – живая, колышущаяся, дышащая. А скалы были словно одеты в белое – на них гнездилось просто непредставимое количество птиц. Я представил, какой шум и гвалт стоит сейчас на острове, и потряс головой – непостижимо!

– Каждый раз как вижу, аж сердце сжимается, – сказал Степан.

– Почему? – я удивленно повернулся к вахтенному.

– Ну как же… Такое богатство! А цари глупые отдали все это американцам с Аляской вместе – и ведь за гроши отдали. Потом спустили все на фрейлин да дворцы свои…, – Данилов в сердцах махнул рукой. – Простые люди мучались, открывали, в такую даль плыли, чтобы земли присоединить, а они… дураки они были, при царском-то режиме. Одно слово – эксплуататоры…

Данилов – забавный малый. Здоровенный, косая сажень в плечах, он был на редкость мягок и добродушен. Даже когда по время погрузки "моего" снаряжения тяжеленный ящик с инструментами упал ему на ногу, он не чертыхнулся, а только руками развел – мол, во как бывает, аккуратнее надо. Потом весь день заметно хромал.

Мы как-то быстро нашли с ним общий язык. До войны Данилов две навигации ходил в северных морях, поэтому ему было о чем рассказать, да и на лодке он чувствовал себя как дома, следовательно, был человеком не только интересным, но и полезным.

Вот сейчас он, одетый в громоздкий черный дождевик, широко расставив ноги, обозревал в бинокль морские просторы, высматривая угрозу. И в его исполненной скрытой силы и уверенности позе, в самом его силуэте угадывались поколения простых русских людей, спокойных, сильных и незлобивых. Тех, которые испокон веков шли в далекие пределы, и открывали новые земли и неизвестные народы, приводя их под скипетр русских царей. Приводили – вот парадокс! – под скипетр тех самых царей, от произвола которых они и срывались с насиженных мест, отправляясь в неизвестность. Такие люди в древности шли путем "из варяг в греки", вместе с Ермаком перевалили через Камень ( Уральские горы – авт. ) и покорили Сибирь, на поморских кочах с Дежневым пробивались сквозь штормы северных морей… И пусть цари в конечном итоге и впрямь оказались дураками, думал я, но главная наша сила – именно в таких людях, как Данилов.

Особенно я был благодарен могучему краснофлотцу за то, что он относился ко мне и Вейхштейну не так, как многие другие члены экипажа. Конечно, со многими у нас сложились нормальные отношения – с политруком Смышляковым, инженером Глушко, и другими, да и капитан, похоже, перестал воспринимать нас как опасный груз, но все же большая часть экипажа держалась с нами несколько… настороженно, что ли. Поначалу это казалось совершенно нормальной реакцией на появление двоих незнакомцев, но с первого дня плавания – вернее, похода, как говорили моряки – стало ясно: на другое отношение со стороны большинства членов экипажа рассчитывать не приходится. Во всяком случае, пока.

…Вечером того самого первого дня Гусаров собрал весь экипаж "Л-16" в носовом отсеке лодки. Здесь матросам сообщили задачу похода: перебросить несколько подводных лодок на Северный флот для его усиления. Так как следовать через северные моря невозможно, был разработан другой маршрут – через Берингово море и Тихий океан, потом Панамский канал, Карибское и Саргассово моря, с выходом в Атлантику, Норвежское, Гренландское и Баренцево моря. Пунктом нашего назначения был Кольский залив.

Матросы услышанное восприняли живо, хотя особого ажиотажа не было – пресловутый "матросский телеграф" работал отлично, и в общих чертах они о предстоящем походе уже знали.

Поначалу я удивился, что Гусаров не сказал матросам правды, а сообщил лишь план первоначального задания. Но потом Вейхштейн объяснил мне причины подобного шага капитана:

– Мы же сейчас в американскую базу идем. Представь, что будет, если хотя бы один матрос проболтается…

Конечно же, он был прав.

А вот нас Гусаров представил матросам как наблюдателей от Государственного Комитета Обороны, которые должны оценить поведение экипажа в походе. Так что не было ничего удивительного в том, что матросы относились к нам… сдержанно.