Игорь Борисенко - Вариант Ангола

Как бы там ни было, мы дошли. Девятого декабря тысяча девятьсот сорок второго года вахтенный увидел впереди тоненькую полоску земли.

Африка.

Конечная остановка.

В тот момент все забыли о том, где находятся. Внезапная и необузданная радость обуяла всех и каждого, от командира до последнего краснофлотца. На мостик вылезло разом человек пятнадцать – все, кто находился в центральных отсеках и не стоял вахту. Люди вопили, обнимались, кто-то подбросил бескозырку – ее тут же унесло ветром. Из воспаленных глаз немедленно брызнули слезы, а вытирать их не стоило, ибо так можно заработать такое раздражение, что спать не сможешь…

Я, помнится, обнялся с Сашкой, потом со Смышляковым, радостно саданул по плечу подвернувшемуся матросу, даже не помню, кому. Только минут через пятнадцать Гусаров опомнился и скомандовал всем вниз. Вместе с видом земли возвращался страх быть обнаруженными. Земли чужие: здесь хозяйничают португальцы, с которыми у Советского Союза даже нет дипломатических отношений, и правительство в стране фашистское. Добра от них ждать не приходится. К тому же, в этих местах уже вроде бы действовали вездесущие немецкие подлодки, а против них – авиация и корабли союзников. И от тех и от других нам надо было таиться.

"Л-16" погрузилась и пошла к берегу на перископной глубине. Гусаров каждые пятнадцать минут осматривался, но ничего опасного заметить не смог. И все же он твердо решил дождаться темноты и проводить высадку только с заходом солнца.

– Ориентироваться будет трудно, – замялся штурман Моисеев. – У нас же данных с гулькин нос, и карта в масштабе один к десяти миллионам из институтского атласа.

– К тому же на радостях мы забыли про радио, – добавил Смышляков, внимательно глядя на Гусарова. Со времени их размолвки прошло уже много времени, и отношения, как я говорил, восстановились, но в спорные моменты оба подбирались, словно готовясь к очередной ссоре. – Каждые четыре часа база должна проводить проверку в эфире. Когда следующий раз?

Гусаров молча уставился в пол. Судя по гуляющим на щеках желвакам, внутри него происходила борьба. Опять поиграть в диктатора, или согласиться с доводами?

– Ладно, – нехотя ответил командир. – Ко времени сеанса связи всплывем на поверхность ненадолго, но потом обратно. Ясно? Больно уж мне координаты наши не нравятся…

– Так точно! – воскликнул Моисеев и побежал сверяться с расчетами. По его мнению, лодка находилась примерно в нужном месте, но ошибка могла достигать сотни-другой километров. Я не очень понимал проблемы навигации, однако казалось вполне возможным промазать мимо места назначения после такого далекого перехода. Точно определиться можно только по звездам, но созвездия незнакомые, кто знает, как Моисеев с ними справился? А что касается замечания командира, то тут он прав. Мало кто обрадуется в месте с координатами тринадцать градусов южной широты, тринадцать градусов восточной долготы…

В принципе, у нас были некоторые приметы местности, в которой мы должны очутиться. Самая заметная – большой мыс Фрадес, выдающийся в море и указывающий точно на север, потому что в том месте побережье поворачивает к востоку. Со стороны моря мыс пологий, с полоской песка, а в бухту под названием Байя дос Элефантос, то есть Слоновья, он обрывается крутой каменной стеной. От бухты точно на восток находилась речка Эквимина, впадавшая в океан севернее, и вот именно на этой речке, где-то на середине ее течения, пряталась база. Большой проблемой Гусарову представлялось наличие недалеко, близ устья Эквимины, одноименной деревни. Почему-то ему казалось, что в этой глухой деревушке непременно стоит фашистский гарнизон, а то и какие-нибудь катера. Я-то в этом сильно сомневался, да и Смышляков тоже, но разубедить командира нам не удалось.

В четыре часа дня лодка снова всплыла на поверхность и радист начал прослушивать заданную частоту; в пятнадцать минут пятого он несколько раз передал свои позывные. Ничего. Затем у нас разгорелся спор: Вершинин выступил с идеей о том, что мы неправильно определяем часовой пояс, и на самом деле здесь уже пять.

– Чего спорить! Здесь долгота, как в Берлине; значит, время тоже как у немцев, на час больше гринвичского! – отрезал Гусаров. Вершинин еще некоторое время побурчал, что, может, надо два часа прибавлять – но никто его не послушал.

Моисеев проверил координаты, и по его расчетам выходило, что мы немного севернее нужного места. Земля впереди виднелась уже отчетливо, причем казалось, что это какая-то гора, потому что видно ее было не во весь горизонт, а только в одном месте.

– Может быть, большой мыс…, – неуверенно сказал Моисеев.

– Наш? – спросил я.

Штурман отрицательно покачал головой.

– А что ж это тогда?

– Мое предположение – мыс Салинаш. Если это правильно, то я ошибся на каких-то пятьдесят километров. С темнотой там должен маяк зажечься.

– Не зажжется! – едва слышно пробормотал краснофлотец Биченев, стоявший сигнальщиком. – Война ведь, затемнение.

– Дубина! – Смышляков легонько ткнул его в спину кулаком. – Какая война? Португальцы ни с кем не воюют, так что должен загореться. В такой ситуации считаю, что командир совершенно правильно предлагает подождать до темноты под водой.

Гусаров под водой подвел лодку еще ближе к берегу – так, что теперь полоска земли виднелась уже почти по всей восточной стороне горизонта. День тут длился долго, и солнце садилось уже совсем поздно. К тому времени лодка всплывала целых два раза: в восемь и в девять часов. Какие-то сомнения Вершинин своим бормотанием все-таки зародил, так что связь пробовали установить по двум часовым поясам. Впрочем, обе попытки оказались безрезультатными.

Все время, пока мы торчали практически на одном месте, акустики внимательно слушали море, а Гусаров регулярно проверял горизонт. Нигде и никого! Только один раз командиру показалось, что он видел вдалеке, на севере, блеснувший в лучах садящегося солнца самолет, но полной уверенности не было. Такое безлюдье обнадеживало.

Солнце уже зашло за горизонт – только небо на западе еще освещалось его багровыми отблесками, да море в той стороне слегка светилось. С востока все было заполнено темнотой, однако маяк не загорался. Тяжело вздыхая, Моисеев полез за секстантом и справочником, чтобы определять точное место по звездам. Однако стоило только ему выбраться на мостик, сигнальщик завопил:

– Свет!

Я лез наверх следом за Смышляковым и выбрался к орудию, когда все сгрудились по левому борту, не оставив места мне. Правда, снизу, между ног стоящих я мог поглядеть в темноту и увидеть там слабое моргание пятнышка света.

– Все правильно! – приглушенно воскликнул Моисеев с явным нотками торжества в голосе. – Маяк Салинаш фактически на траверзе, товарищ командир! Расстояние примерно две мили.