Игорь Борисенко - Вариант Ангола

– Ничего, сынок, ничего. Я здесь, все будет хорошо, не думай, – он говорил, а руки так и мелькали. Вот он раскрыл саквояж, разрезал куртку и рубаху, оголив грудную клетку раненого. Голова Данилова мотнулась, на губах лопнул кровавый пузырик.

Зоя закусила ладонь.

– В легкое…

– Ну что вытаращились? – рявкнул на нас Попов. – Дел других нет?

Мы порскнули в стороны, потому как дел и вправду было невпроворот.

Через двадцать минут все было готово – Данилов с плотно перебинтованной грудью сидел на неуклюжих носилках со спинкой, а все остальные, навьюченные оружием, амуницией и ящиками с алмазами, выстроились походной колонной.

Здесь наши со старшиной пути расходились – Радченко предстояло отъехать на машине подальше от места боя (мы решили, что тридцати километров будет достаточно), и бросить там машину возле реки – так мы создавали ложный след, уходящий к границе с Северной Родезией. В кузове грузовика лежало несколько толстых коротких бревен: по следам должно было быть понятно, что машина нагружена. У реки старшина сбросит бревна, и скатит их в речку, чтобы преследователи не поняли, как их обманули с грузом. Нам же предстояло спуститься по другой стороне холма, выйти на заброшенную тропу, и двигаться по ней в направлении прииска.

– Итак, завтра я буду в лагере, – сказал Радченко. – Думаю, буду около полудня, хотя постараюсь вернуться пораньше. Но если не появлюсь до 15.00, уходите.

– Счастливо, старшина, – я крепко пожал ему руку. – Может, все же возьмете кого-нибудь из бойцов?

– Нет, – покачал он головой. – Так мне легче будет.

Он чуть притянул меня к себе, и сказал негромко:

– Девочку береги, понял?

– Не вопрос, старшина. Больше жизни.

– Вот и ладно, – он запрыгнул в кабину. – Бывай, ученый.

Застучал двигатель, и машина покатила вниз по пологому склону.

– Пошли, – скомандовал Вейхштейн.

Мы попрыгали на месте, подняли носилки с Даниловым, и скорым шагом двинулись к тропе.

За нашими спинами из-за холмов багровой стеной вставало пламя.

Александр ВЕРШИНИН,

19-20 декабря 1942 года.

Стол и два металлических лотка – вот и все, что выделял из тьмы теплый желтый свет настольной лампы. Стоило двинуться, как по стене начинала метаться угловатая тень: от этого вполне обычного зрелища меня почему-то продирало морозом по спине. Может быть потому, что я еще не совсем пришел в себя от событий минувшего дня? После тридцатикилометрового марша болели ноги, ныли оттянутые рюкзаком плечи, саднило ладони, сбитые о рукоятки носилок… Особенно саднило правую ладонь, которая несколько часов назад украсилась длинной и довольно глубокой царапиной, когда я зацепился за шип какого-то растения.

На прииск мы вернулись уже затемно. Мечтали только об одном: добраться до кроватей. Олейник – вот железный человек! – еще умудрился ужином всех накормить, хотя половине пришлось кашу едва ли не силком в рот впихивать, настолько все вымотались. Правда, Вейхштейн и Раковский нашли в себе силы, чтобы включить рацию: как потом сообщил с кривой улыбкой Володька, португальцы уже стояли на ушах. Все вышло именно так, как мы и рассчитывали – обнаружив уничтоженный конвой, португальцы тут же сообщили о дерзком нападении в Бенгелу, а оттуда пошла циркулярная радиограмма об усилении охраны алмазных приисков. Однако даже радоваться, казалось, уже не было сил – все расползлись по койкам.

Но стоило мне закрыть глаза, как передо мной возник раненый португалец, целящийся в меня из пистолета. Ба-бах! Я чуть не подпрыгнул на койке. Спать расхотелось в ту же самую секунду.

За стеной храпели бойцы, тихонько дышала во сне Зоя – а я ворочался на брошенном на пол спальном мешке. Десять минут, двадцать… Сон не шел. Я встал, и тихонечко перебрался в лазарет: на диванчике у стены посвистывает носом во сне Попов, справа от стола койка Данилова. Он тоже спит: то ли от ранения и усталости, то ли от лекарств, то ли от всего вместе. Попов сделал все возможное, но он не волшебник, поэтому никто не знает, доживет ли краснофлотец до завтрашнего вечера. А потом что делать? Ведь впереди – непременный бой, и, возможно, даже не один…

"Может, было бы лучше, если бы он умер", мелькнула сволочная мысль, и я стиснул зубы. Захотелось даже врезать себе – так, чтобы вовек неповадно было о таком задумываться. Нет, за Данилова мы еще поборемся…

Стоящие на столе металлические лотки были совершенно одинаковые, чего нельзя сказать об их содержимом. В левом, который я уже отодвинул в сторону, горка алмазов, небольшая часть захваченного в португальском караване. Ничего особенного – мелочь, да и качество не ахти, хотя есть несколько на удивление крупных и чистых камней. Но в целом – обычные технические алмазы. По качеству несколько хуже тех, что добываются на прииске: все "наши" алмазы, упакованные в два больших заплечных мешка, стояли тут же, в шаге от стола.

А вот содержимое второго лотка ставило меня в тупик. Меня, геолога! Здесь лежало то, что португальцы везли в третьем ящичке: том самом, про который Кондратьев сказал, что он такой легкий, будто в нем ничегошеньки нету. Оказалось, есть. Под парусиной и дощечками обнаружился, как я и предполагал, цинковый контейнер, точь-в-точь как контейнеры с алмазами. А вот содержимое резко отличалось. Во-первых, внутри цинковый ящик был выложен толстым слоем войлока. Во-вторых, здесь же лежали два листа плотной желтой бумаги, исписанных густо-синими чернилами, ничуть не похожие на опись алмазов, которые были вложены в два первых ящичка. Описи были набраны на машинке, эти листы исписаны от руки. Почерк писавшего был быстрым, но убористым – правда, толку от этого лично мне было чуть, потому как написано все было по-португальски, и чтобы разобраться, нужно было ждать, пока проснется Вейхштейн. Однако было ясно, что это не обычное письмо, а что-то вроде сопроводительного документа: даже не зная португальского, я видел в тексте географические координаты, а на размашистую подпись в низу второй страницы была наложена блеклая, но тем не менее ясно различимая светло-фиолетовая печать.

Однако самым странным в ящичке было его содержимое, которое я осторожно, пинцетом, переместил во второй лоток. Это были полтора десятка странных кристаллов: шестигранные, длиною чуть не в полтора пальца, они достигали пяти сантиметров в толщину, если мерить от грани до грани. Точнее, 49,5 миллиметров – я прилежно измерил все кристаллы, после того как обратил внимание на их удивительное сходство. Кристаллы были идентичны – не просто похожи друг на друга, а идентичны. Все они имели совершенно одинаковые длину и толщину, 143 на 49,5 миллиметра, все они были совершенно чистыми, в высшей степени прозрачными и, насколько я мог судить, совершенно лишенными изъянов. Конечно, для того, чтобы полностью изучить кристаллы на предмет дефектов – линейных, двумерных или объемных – необходима была очень хорошая лаборатория и очень хороший инструментарий, но мне почему-то казалось, что эти камни – реальное воплощение "идеального кристалла" ( идеальный кристалл – кристалл совершенной структуры, лишенный всех дефектов строения; теоретическая модель в теории твердого тела. Также именуется кристалл совершенной формы, в которой физически равноценные грани одинаково развиты – авт. ). Но ведь идеальный кристалл это абстракция! Я нервно усмехнулся: наверное, так же усмехнулся бы математик, если бы "вживую" увидел абстракцию из своей области знания, какую-нибудь "математическую точку" ("математическая точка" – абстрактная величина, не имеющая протяженности в трех измерениях – авт. ).