Андрей Круз - Лучший гарпунщик (отрывок)

При этом он бросил взгляд куда-то вверх. Я тоже посмотрел туда и с удивлением увидел наверху крепостной стены стоящего под навесом крепкого бородатого мужика с револьвером и нагайкой на поясе. На шее у него висела на ремешке уже привычная бляха. Вот оно как… грех-то здесь под присмотром. Но все равно… для церкви не слишком назойливым, как я понимаю. Все остальное здесь нормально, и даже две вывески "Веселый дом "Под пальмами"" и "Веселый дом "Летучие рыбки"" тоже никого не удивляют. Чем дальше в лес, тем толще партизаны. Что-то я пока во всем происходящем вокруг не понимаю. Здорово так не понимаю.

— Ну, откуда начнем? — спросил, адресуясь, скорее всего, к самому себе, мой спутник.

Я промолчал, и Иван, подумав несколько секунд, ткнул пальцем в заведение с вывеской «Рюмочная», после чего сказал:

— Если он уже пропился, то тут заседает, поскольку всего дешевле.

С этими словами он решительно пересек улицу и толкнул обшарпанную и чуть перекосившуюся дверь, которая со скрипом открылась, пропуская нас внутрь, а наружу. в свою очередь, целое облако запахов алкоголя и табака, шума и пьяных криков.

Рюмочная была самой, что ни на есть, классической. Подобную картину я наблюдал разве что в детстве, у винного магазина под бытовым названием «Шестерка», в котором самой последней окрестной пьяни предоставлялся богатый выбор всевозможной бормотухи, от «Солнцедара» до "Трех семерок". Именно там сразу в одном месте можно было увидеть столько пропитых рож в такой степени опьянения, почти что в астральной.

Стоячие столы, заваленные огрызками какой-то немудрящей закуски, грязные стаканы с желтоватой жидкостью внутри, как нельзя более смахивающей на дешевое крепленое вино, всклокоченные волосы и бороды, красные мутные глаза, заплетающаяся и бессвязная речь. Угол отгорожен высокой деревянной стойкой, а которой разливает по рюмкам эту самую бормоту здоровенный лысый и бородатый мужик, в жилетке, надетой на потное голое тело, обнажающей могучие, толщиной в хорошее бревно, мускулистые руки.

А в дальнем углу, на высоком стуле, пристроилась его копия, сжимающая в руках тяжелую дубинку, обшитую кожей. Обращало на себя внимание лицо человека с дубинкой, все покрытое какими-то до удивления симметричными светлыми пятнами. Чуть подумав, я сообразил, что это и есть следы сведенной татуировки. "Свободный негр", получается… А теперь за вышибалу, и его нынешняя должность никаких сомнений не вызывала.

— А нет здесь Игнатия… — задумчиво протянул Иван, брезгливо морщась. — В "Дурную рыбу" пойдем тогда.

— Это хорошо или плохо? — спросил я.

— Кто ведает истину? — философски ответил Иван. — Если еще не пропился, то мог проиграться. Игнатий у нас по-всякому умеет.

— Лишь бы не совмещал. — усмехнулся я.

— Не совмещать не получается. — в такой же интонации ответил моторист.

"Дурной рыбой" назывался трактир почище рюмочной. И публикой почище, без откровенных забулдыг, и обстановочной. Здесь и прокисшим пойлом не воняло, как в прошлом заведении, и огрызки по столам не валялись, и вели себя здесь прилично. Относительно, конечно, но под стол никто не сползал, да и вышибал вроде не было видно. Если «Рюмочная» была, по всему видать, финишем жизненного пути, то "Большая рыба" — одной из первых ступенек на этой ведущей вниз лестнице нравственности.

Были тут и дамы. Все как на подбор, с татуировкой на лицах, пусть и не слишком изобильной, и с одинаковыми браслетами на руках, на каждом из которых было что-то выбито. Одеты же они были вполне по-местному, хоть и с претензией на откровенность. Если бы не сильный загар и не татуировки, выглядели бы они вполне нашенскими, русскими. В общем, происхождение «негров» для меня тайной быть перестало — получились они из наших же соотечественников, впавших в полный упадок по сравнению с «христианами». По какой причине это случилось — не скажу, не знаю. Но выясню еще.

— Вон Игнатий. — негромко сказал Иван, указав взглядом в дальний угол трактира.

Там играли в карты. За большим круглым столом сидело пятеро. Двое вполне пьяных, у которых на лбу словно клеймо стояло: "Лох!". А еще трое, в свежих сорочках, сбитых на затылок новеньких соломенных шляпах и с аккуратными бородками, с золотыми браслетами и с золотыми же цепями на шее, выглядели как дружная и сноровистая компания «катал», потрошащих добычу.

— Который из них?

— Седой который, с лысиной. — пояснил Иван.

Точно, был там такой, пьяный в дрова, осоловело таращившийся в кое-как удерживаемые в руках карты, в которые только ленивый не мог заглянуть. Среднего роста, красномордый, со всклокоченной седой бородой, слипшейся от пролитого в нее вина и застрявшими в ней крошками хлеба, в мятой и скособоченной шляпе, на которой кто-то всласть посидел, судя по ее форме. Или сплясал.

Иван решительно подошел к столу, кивнул сидящим, пригнулся к уху пьяного шкипера и шепнул, но так, что все вокруг тоже услышали:

— Игнатий, заканчивай. Беда случилась, уходить надо.

К моему удивлению, кочевряжиться шкипер не стал, а просто положил карты на стол, сказав:

— Сбросил. — икнул пьяно и добавил: — Ухожу.

— Куда ты пошел? — деланно удивился самый высокий из «катал», с аккуратно подстриженными каштановыми волосами и бородкой, с бриллиантовой серьгой в ухе. — Мы на десять партий сели, а ты три сыграл.

— Не помню такого. — решительно помотал головой Игнатий. — Это ты туман наводишь, Фома. С этой раздачи банк забирай, и на том моей игре конец.

С этими словами он начал подниматься, опираясь руками на стол. Процесс шел плохо и медленно. Неожиданно Фома кивнул сидевшему слева от него крепышу со светлыми волосами, и тот довольно ловко усадил Игнатия на место.

— Десять раздач сыграем — и пойдешь. — заявил Фома.

— Фома. — обернулся к нему Иван, и уставился в глаза игроку, прищурившись. — Ты нам тут дым не пускай. Тебя здесь каждый негр знает, и знают, как ты играешь. Не верю я тебе про десять раздач, да и нет такого правила.

— А тебе, мужик, верить и не надо. — жестко ответил Фома. — Достаточно того, что я себе верю. Он пьяный, уже имя свое забыл, вот и уговор наш из головы выпал.

Блондинистый крепыш снова протянул руку к Игнатию, который опять начал вставать, но на этот раз я перехватил его за запястье. Крепыш даже вырывать не стал свою конечность из захвата, лишь посмотрел на меня с недоумением.

— Ласты при себе держи. — сказал я. — Смотреть смотри, а руками не трогай.

Тот лишь хмыкнул, но руку убрал. Зато на меня в упор уставился из-под полей своей модной шляпы Фома. И спросил:

— Беды ищешь?

— Это ты берега теряешь, как мне кажется. — ответил я. — Только не говори, что он у вас выиграл, я смеяться тогда буду.