Михаил Грешнов - Эхо (Сборник фантастических рассказов)

Толпа бурлила вокруг, мчалась, стонала и сквернословила:

— На виселицу ублюдков!

— Попробуй достань!..

— Нам-то уже конец!

— О подлые, подлые…

— Слышите?

Вдали ревел репродуктор: «Спасайтесь в бомбоубежищах! Торопитесь! Еще десять минут!..» Голос захрипел, захлебнулся, и только метроном отсчитывал полусекунды: так-так, так-так…

Грина оттерли к тротуару, к стенам. В панике он попытался плечами, локтями пробиться на середину улицы, но его тут же швырнуло в подворотню, и он почувствовал, что может свободно вздохнуть. Рядом с ним оказался старик, прижавший руки к левой стороне груди, старавшийся удержать сердце. На губах его была пена, широко открытый рот яростно втягивал воздух.

— В чем дело? — крикнул ему в лицо Грин. — Что происходит?

Старик смотрел на него взглядом затравленного зверя.

— Что происходит? — повторил Грин.

— Они дали залп! — ответил старик, откашливаясь. — Они уже начали!

— Что начали? — выходя из себя крикнул Грин.

Вместо ответа старик спросил:

— Вы проспали или пьяны?

Грин готов был схватить старика, тряхнуть, но тот продолжал:

— Или вы с неба свалились?

— Я не здешний, — сказал Грин.

— Не здешний! — дернул плечами старик. — Из преисподней? С другой планеты?.. Не видите — они начали атомную войну! — крикнул он.

— Атомную войну!.. — Грин взглянул на ревущий людской поток, мчавшийся вдоль проспекта. По спине его пробежала дрожь.

— Куда мчатся эти бараны? — Старик перехватил его взгляд. — Через десять минут от них — от всех нас! — останется пепел. — Ноги подкосились под ним, он стал сползать на землю, вытирая спиной известку с беленой стены. — Куда мне бежать?..

Поток вынес в подворотню юношу. Тот рыдал.

— Все пропало! Мои картины! — В руках его были кисти, холсты. — Мои замыслы, жизнь, любовь! Все пропало! Безумцы! — завопил он, вскидывая вверх руки. — Допрыгались, втянули в войну! Будьте прокляты! — потряс он руками. — Будьте прокляты!

Ринулся, смешался с толпой, но еще долго был слышен его пронзительный голос: «Будьте прокляты!..»

— Никуда я не пойду дальше, — сказал старик. Он сидел на земле, раскинув ноги. Но тут же вскочил, втиснулся в толпу, побежал. Грин побежал за ним.

«Бомбоубежище. Бомб…» — блеснули красные буквы за два или даже за три квартала. Толпа, старик и вслед за ним Грин мчались к этой спасительной надписи.

— Восемь минут до атаки! — прорычал динамик, и метроном опять стал отсчитывать полусекунды.

«Только бы добежать», — думалось Грину. Как медленно приближаются огненно-красные буквы! Скорее, скорей!..

Возле убежища никакого движения не было-толпа стояла плотно, как монолит. Проем могучих, многотонных, раздвинутых под аркой дверей был забит людьми, старающимися втиснуться в коридор, в туннель, ведущий вниз, в подземелье; забито людьми преддверие, улица; люди напирали друг на друга и стояли так плотно, что между ними не могла бы проскользнуть мышь. «Пустите! — слышались время от времени задавленные приглушенные голоса. — Пустите!..» Но пускать было некуда, да и никто не пускал: толпа втиснулась в дверь, уплотнилась, застыла. Такая же теснота была в туннеле, и в подземелье, наверное, была такая же теснота…

— Пустите! — кричал старик, прилипший к чьей-то спине. Грин в свою очередь прилип к спине старика, чувствуя, как на него давят уже десятки, сотни людей. Горячее дыхание жгло Грину затылок, вокруг были перекошенные, искаженные лица, безумные, побелевшие от страха глаза, искривленные губы — люди были задавлены так, что не могли набрать в грудь воздуха.

— Пять минут! — проревел где-то над головой динамик.

— Пустите! — крикнул опять старик. Грин уперся руками в чьи-то плечи, всеми силами стараясь дать хоть чуточку места старому человеку.

— Я неудачник, — жаловался старик. — Я всю жизнь неудачник! Мне не везло в делах, не везло с семьей. Ни разу я не выиграл по лотерее. Вы выигрывали? — кивнул он в сторону Грина. — Другие выигрывали. Я никогда не выигрывал ничего. И вот теперь погибну на улице, как собака! Пустите! — Он стал яростно колотить по спинам, по плечам стоявших впереди людей. В ответ ему оборачивались, огрызались, бросали злые слова.

— Три минуты! — прогремел динамик. — Закрывайте бомбоубежища! Закрывайте бомбоубежища!

Двери начали сходиться, давя, уродуя, отбрасывая людей.

— Палачи! Убийцы! — взревела толпа.

— Убийцы! — кричал Грин вместе со всеми.

В этот момент раскололись земля и небо. Мертвенносиняя вспышка вошла в глаза Грина, в мозг, в тело, пронизывая его насквозь, испепеляя.

— А-а-а!.. — закричала толпа.

Грин тоже хотел закричать, не успел, — проснулся в липком поту.

Несколько секунд он прислушивался: не рушится ли, не горит все за окном? Сердце колотилось о ребра, мышцы рук и ног медленно расслаблялись. Стоило немалых усилий понять, что все виденное было сном.

«А может быть, явь?» — прислушивался Грин к тишине. Толпа, бег, вспышка? Может быть, это здесь, в городе? Но постепенно приходили подробности: у старика на руках по четыре пальца и у юноши по четыре пальца, глаза поставлены рядом, почти без переносицы!.. Это был чужой мир. Но как Грин оказался в нем? Если бы только сон. Грин сел на кровати, стиснул руками голову. Все это было!

Убежденность, что это было, пронизала его как молния. Грин потянул за шнур, поднял штору окна. Спящий город лежал перед ним. С двадцатого этажа гостиницы он расстилался как на ладони. Чертила красными огнями в воздухе башня Эйфеля, громадился вдалеке Нотр-Дам. Грин зажег свет, походил по комнате, стараясь успокоиться; спокойствие не приходило. Вспоминались новые подробности. «Осталось десять минут… Пять!» — Четко поставленная служба информации… Вспоминались многотонные двери бомбоубежища, хруст костей, когда они закрывались — давили и уродовали людей.

— Господи!.. — Грин опять зашагал по комнате. Шагал час, два часа и уже перед рассветом, чтобы уснуть, принял вторую таблетку, зеленую.

Грин очутился на плоской бесконечной равнине, под выцветшим небом и маленьким красноватым бессильным солнцем. Стояла полная тишина, нигде не было видно движения — заколдованное, может быть, мертвое царство. Душой и телом Грин ощутил, что это старый мир, очень старый, проникнутый грустью воспоминаний и умирания. Грин шел, не зная куда, лишь бы не стоять на месте, не оцепенеть в этом неподвижном и омертвевшем спокойствии. Ступни тонули в буром податливом мху, и все кругом было бурое — камни, почва. В белесом, вылинявшем от времени небе — ни облачка, на горизонте — ни кустика, только по правую руку пологие, размытые дождями, может быть, тысячелетиями холмы. Грин шел медленно, с трудом вдыхая сухой, обескислороженный воздух. «Куда я иду? — думал он. — А не все ли равно? Я живой в этом мертвом мире, потому и иду. Стоит остановиться — превращусь в камень».