Сергей Палий - Изнанка

Целый мир кубиков.

И все же, что он – Рысцов – ищет среди этих то и дело сбивающих с толку тропинок сна, по которым можно плутать целую вечность? Может, дорогу обратно?..

Плывущее в зеркале лицо... Чужие зубные щетки, каждая ворсинка на которых знакома до пронзительной боли в затылке и в гортани.

Снова вспышка...

...когда закрывал глаза – терялась грань между сном и явью. Между тем сном и этой явью или наоборот... Становилось жутко от того, что переставал различать пунктирные линии, очерчивающие рубежи...

Кромка чугунной ванны с царапиной в форме запятой, оставшейся после пьяного дебоша, о котором он не может помнить. Потому что это случилось не в настоящей жизни...

Вспышка...

...этот ветер.

Он рассказывает о мгновениях.

Он, надрываясь, кричит о секундах...

Тех, что прожил.

Уже...

Пошатываясь, Рысцов вошел в комнату и обессиленно упал на кровать. Ольга машинально посторонилась, не переставая всхлипывать.

– Рассказывай, – попросил он, боясь взглянуть на нее. – Все. От начала до нынешнего мгновения.

Она убрала ладони от заплаканного лица и усмехнулась:

– Это долго, Валера. Это целая жизнь...

Рысцов промолчал. Хлопнула на сквозняке форточка, и летний ветерок несмело скользнул по его голым ногам.

– Ты лучше спрашивай, – успокаиваясь, посоветовала Ольга.

– Да, верно... Пожалуй, ты права, – согласился он. Порывисто вздохнул: – Даже не знаю, с чего начать...

– Начни с главного.

Валера крепко задумался, прикрыв замерзающие ступни краешком одеяла.

– Что реально из моих воспоминаний? – спросил он через минуту.

– Откуда мне знать... – Ольга покусала нижнюю губу. – Они у тебя всегда разные.

– Почему со мной происходит... такое? Мне очень трудно объяснить... Этот дом для меня чужой. Но в то же время я могу не глядя обойти все его закоулки, будто жил тут не один год. Я не помню, как оказался здесь, но помню тебя и Сережку...

– Война... – с отвращением и застарелой горечью в голосе прошептала Ольга. – Не помнишь?

– Нет...

– Как всегда... – Она устало вздохнула. – Ты был на войне в девяносто пятом году. Там тебя контузило... Когда ты вернулся – нейрохирурги и психиатры надивиться не могли твоей травме... Однажды целый консилиум собирали, сволочи.

Валера сглотнул волглую слюну.

– Они так и не сумели толком разобраться в деталях повреждения твоего мозга. Но последствия предсказали довольно точно... Когда твое подсознание пытается смоделировать образную картину того, что с тобой случилось там, в Чечне, мозг включает своеобразный механизм защиты. И возникает некая ложная память. Всегда разная, но достоверная и детализированная до гениального безумия. Это происходит во сне, потому что поврежден варолиев мост... Точнее, какая-то там формация, отвечающая за конструкцию сновидений... Я точно не помню... Через некоторое время ты отходишь от альтернативной жизни, нарисованной твоим воображением. А потом, через пять-шесть месяцев это повторяется вновь... Уже десять лет, Валера.

– Вчера... снова?

– Да, ты не послушался меня. Выпил стакан водки, хотя знаешь прекрасно, что алкоголь стимулирует все это дерьмо...

– Я ведь совсем не помню никакой войны, Оля. Не помню прошлого... – Рысцов вдруг встрепенулся. – А Светка где?

– Какая еще Светка? – Она в отчаянии заломила руки. – Боже мой... То Кристина... то Светка... Я так больше не могу...

– Значит... Сережка наш с тобой сын? – осоловело уточнил Валера.

– Нет, блин... Деда Мороза со Снегуркой!

– Стоп. А... – Рысцову пришла в голову одна идея. – Скажи, чем сейчас занимается Андрон?

– Андрон? – Ольга знакомо наморщила лобик. – Во МХАТе режиссером, кажется, работает... Точно не знаю, мы давно уже не виделись. Как-то все некогда...

– Во МХАТе?! – Валера не сдержал мерзкую ухмылку. – Ладно, допустим... А я?

– Что – ты?

– Я... я чем занимаюсь?

– Ты после увольнения в запас всерьез увлекся интернет-дизайном. Сейчас уже начальник отдела в крупной фирме.

Рысцов не мог больше крепиться. Он рассмеялся во всю глотку.

– Ну и ну... Странички, стало быть, верстаю...

Вдруг он перестал улыбаться. Новая догадка ветвистой молнией обожгла череп изнутри.

– Если сейчас только две тысячи пятый... То можно все предотвратить. Надо только отыскать Всеволода. И никогда не появится эс...

Ольга с жалостью и укоризной посмотрела на него. Погладила по голове:

– Валера, у нас нет и никогда не было знакомого по имени Всеволод.

– Правильно. Он только будет ...

– У тебя сейчас самый острый момент. Такое уже было не раз: ты болезненно переживаешь крушение несуществующей жизни, которой дышал, где радовался и плакал. Это больно, я даже не представляю – насколько больно... Наверное, это похоже на ощущение, когда отнимают руку... Или вставляют искусственное сердце.

Валера смотрел на Ольгу в упор. Она не впервые говорила ему эти слова – он не помнил, но чувствовал.

– А Мелкумова? Шуров? Феченко?.. Их тоже... нет?

Ольга, не отводя пронзительно утомленный взгляд, едва заметно покачала головой. Отрицательно.

Валера медленно поднял руку и потрогал указательным пальцем за правым ухом. Бугорок, под которым должен был прощупываться ресивер-имплантат, отсутствовал. Неужели все это было игрой воображения, сбивающего с ног память о страшных днях войны?..

– Хочешь, я расскажу тебе о том мире, в котором жил?

– Да. Только завтра, хорошо?

– Конечно...

Ольга поцеловала его в щеку, оставив почти неуловимый запах духов, и улеглась, поправив подушку.

– Оля...

– Что?

– Можно я пока не буду выключать свет?

Она вздохнула и, натянув одеяло на голову, прошептала:

– Спокойной ночи...

Рысцов встал, раздвинул тюлевые занавески и открыл форточку настежь. Присел на кромку кровати, стараясь, чтобы матрац не скрипел, и стал смотреть сквозь стекло.

Там горели фонари, складываясь в незнакомый мерцающий узор. Фальшивила какая-то ночная птица, деревья шептались друг с другом о своих летних мыслях, доносился приглушенный смех припозднившейся компании.

Вспомнились вдруг и быстро проплыли перед глазами чьи-то строчки:

Валера сидел так до самого утра. Он все смотрел и смотрел на гладкую кожу своих рук, ровные костяшки, аккуратно обстриженные ногти. Ничто не пропадает бесследно – остается фрагмент, контур, нечто эфемерное, напоминающее о реальности прошлого... Так и его шрамы. Они не исчезли.

Они всего лишь переместились на плоть памяти.

На темные грани снов.

Рысцов оглядывал вещи, наполняющие чужую комнату. Переводил взгляд с одной на другую, старался ухватить смутные образы, хвостики ассоциаций, какие-то крошечные штришки, фрагменты полотна, которое никак не мог обозреть целиком.