Сергей Палий - Изнанка

– Спасибо за содержательную консультацию и дельный совет, уважаемый профессор, – буркнул генерал. – Больше вас не задерживаю. Только одна просьба: не покидайте Москву – вы еще можете нам понадобиться.

Молодой лейтенант предупредительно открыл дверь с обратной стороны, когда подошел Аракелян. Ученый как-то ссутулился и стал похож на понурившую плафон, чтобы не светить в глаза, настольную лампу. Прежде чем выйти, он обернулся и, пряча подрагивающие пальцы в карманы пиджака, прошептал:

– Вы пока даже на йоту не можете себе представить, какая опасная змея приютилась рядом с нами... Люди обожают сладенькое. И часто их невозможно заставить выплюнуть яд, если он приторен на вкус.

Собравшиеся офицеры никак не отреагировали на последние слова профессора. Лишь когда дверь за ним бесшумно закрылась, генерал в который уже раз провел желтыми ладонями по лицу и приказал:

– Ерошин! Экспертов ко мне на ковер через пятнадцать минут!..

– Товарищ генерал! – Ерошин встал и хотел привычным движением пригладить лысину, но остановил руку на полпути. – Начальник отозван из отпуска, но он находился у родни в Хабаровске, так что лететь ему еще как минимум четыре часа. Заместитель по вашему распоряжению уволен...

– А больше у нас, едрить твою, никого нет из ведомственной экспертизы?!

– Есть, товарищ генерал.

– Так вот и пригласи их, едрить твою! Они зря бесплатно на общественном транспорте, что ли, ездят?!

– Есть, товарищ генерал.

– Так... начальник оперативного отдела, останься. По оргпреступности – тоже. И ты, Ерошин. Остальные – пахать, мать вашу! Пахать! Сеять и поднимать целину! Эта пятница, как вы уже поняли, не конец рабочей недели... Управлению информации: никаких вяк-вяков папарацци. Руководству главка: связаться со всеми региональными управлениями, держать на контроле их пульс, докладывать замам. По московской обстановке отчитываться лично мне! И не спать, не спать, мать вашу! Сон с этой минуты – наш кровный враг!.. Все.

Вода отстраненно ласкала песок, оставляя на нем переплетение тонких линий. Река этим вечером была... какая-то особенно вдумчивая. По фарватеру плыла медлительная баржа, бросая на небольшие волны дрожащие отражения своих сигнальных огней. Сти вздохнула и протерла влажные от холода глаза. Сколько она сидит здесь? Пять минут... или час?

Осенняя Волга бескровна и угрюма. Вечерние тучи смешиваются с ней, и разбитый узор неба становится частью воды. Птицы, сбившись в стаи, несутся прочь от наступающей зимы: уж они-то знают, что такое зима. Да и люди, впрочем, тоже... Люди собирают последние торговые палатки на набережной, сосредоточенно гремя алюминиевыми каркасами, переворачивают опустевшие урны, разбрасывают метлами остатки мусора, смешивая их с заиндевевшей листвой. Люди уходят, позволяя реке побыть одной и окунуться в свои неведомые мысли. И она бьется, бьется, бьется о песчано-бетонный берег до тех пор, пока лед не остановит ее дыхание. Поэтому осенняя Волга печальна и молчалива.

Ей страшно...

В который уже раз не получилось у Сти уговорить отца переехать в Москву. Бросить все руины прошлого и переехать.

Шиш. Для пожилого плотника не существовало ничего дальше потертых границ собственного мирка. Маленькие складные стульчики, табуреточки на продажу, старый чернильно-лохматый кот в тихой квартирке и косолапый после аварии пес Дружок в мастерской на пятом этаже МИАЦ при областной больнице.

– На какой шут мне Москва? – ворчал Николай Савельевич, растирая заскорузлую кожу на пальцах рук, пахнущих сосной и клеем. – Больно надо! Делать там нечего... Говна-то...

Он еще при «совке» успел поработать в раскаленных цехах термички на подшипниковом заводе, где сталь оранжевыми потоками текла в формы, где душераздирающе шипели, закаляясь в масле, огромные кольца и шары. Там чувствовалась горячая одышка трудовой жизни. Были пятилетки с неизменными сверхпланами и суровым ударным пролетариатом. Потом как-то вмиг все это порушилось; система, перемешивая саму себя, сковырнула все цели и задачи, подарив взамен растерянность и смятение. Дальше – бедность, мытарства. Дочь уехала, жена ушла, забыв над собой лишь постоянно ухоженный холмик земли. Николай Савельевич в то время хотел было вернуться на родину – в село Тукшум Елховского района, – но когда приехал на рейсовом автобусе с древним серо-рыжим чемоданом в руке, оказалось, что там уже пустырь, на котором дремлют провалившиеся остовы домиков, заросшие бурьяном... А вокруг – скрипучий бор, несмело и пугливо шепчущий путникам о минувшем.

Вот и остались: кот, пес и табуреточки на продажу. Хотя... еще осталась память, тлеющая укоризненно и мудро во вспыхнувших давным-давно лучиках морщин возле глаз.

Чуть слезящийся взгляд отца – мутноватый от старости и древесной пыли, добрый, полный спокойной печали и умного смирения... Лишь его Сти всегда любила по-настоящему. Остальное – брешь.

– Кристина Николаевна...

Телохранитель Володя подошел тихо, тем более что на песчаном пляже это было нетрудно. Сти поднялась, растирая затекшие ноги и заодно отряхивая промокшие на бедрах джинсы. Еще раз глянула на желтенькие струнки отраженных в реке огоньков баржи, которые никогда, наверное, не смогут задрожать в унисон, и повернулась.

– Кристина Николаевна... – Володя вдруг прищурился и уставился в воду позади нее. Сти инстинктивно оглянулась – ничего, легкий прибой. Она передернула плечами и снова обратила недовольный взгляд на охранника.

– Померещилось что-то, – сказал он, с каким-то детским удивлением почесав острый подбородок.

– На пенсию не пора, господин Глюк? – хмуро спросила она.

Володя подтянулся, одернул пиджак.

– Вам Тунгус звонил. Причитал. Правда, невнятно как-то.

Да, конечно. Сти все прекрасно помнила. Завтра утром должна была состояться передача контрольного пакета акций на нижневартовскую нефть ее холдингу. Этот придурок из Сибири хотел поиметь с этой сделки как можно больший удой, прикрываясь какими-то президентскими бумажками. Хоть бы от комплексов избавился, магнат херов. Это ж надо, солидный возраст, капитал за рубежом, семья, в политику даже подался и не мог придумать ничего лучше, чем погоняло Тунгус. Какая разница, кто он там по национальности – чукча или непалец, нормальное же имя по паспорту, русское, вполне благозвучное: Чинов Максим. С жиру бесится, что ли...

– Поехали, Володя, в аэропорт, – сказала она, беря телохранителя под руку. – И свяжись с Муриком, чтобы привез мне сегодня две порции по двенадцать. Нужно отдохнуть, завтра день суматошный будет. Через три... нет, не успеем. Через четыре часа в квартиру на проспекте Мира.