Аскольд Якубовский - Купол Галактики (сборник)

Добился. На какое время? Навечно! Эти растения обновляются, они вечно родят другие, и есть что-то в них, что переходит из одного в другое и тоже живет вечно. Вечная жизнь, вечные воскрешения… Старик почувствовал усталость. Отяжелели ноги и руки, особенно их кисти.

— Я отдохну, — сказал старик. — Вначале я отдохну.

— Но ты не должен был устать, — возразил робот. — Это твой самый удачный день.

— Да что ты! — усмехнулся старик.

— По всем показателям удачный день. Вот и влажность 81,5 процента, и температура двадцать, а давление семьдесят пять.

— Пусть давление, — возразил ему старик, — но я устал.

— Это самые лучшие условия выведения фитахов. Идем!

— Твоя правда, — согласился старик. — Идем изучать фитахов, это моя основная ботаническая задача.

Они пошли. Начав разговаривать, старик уже не мог остановить себя.

— Конечно, я хитрый, но все равно фитахи — наша с тобой главная задача, это» помни и проследи. А про отдых молчи, ведь я не молоденький, я всегда усталый. У меня не руки, так ноги устали, и так всегда. Или суставы ломит. Я очень, очень пожилой, одинокий старик, у меня только язык никогда не устает говорить. Их у меня два, один во рту болтается, а другой в голове. Я все говорю, говорю, говорю с собой. Иногда это надоедает.

— Тогда у тебя замедлен альфа-ритм и возникают перебои в сердце.

— Верно, — согласился старик.

— И зубцы твоей кардиограммы становятся ниже, а это нехорошо.

— А я давно не чувствую себя хорошо, лет сто, наверное, — отвечал старик. — И чего это мы с тобой разболтались, нам надо работать. Зря нас, что ли, везли сюда, тратили амазоний. Шагай, шагай…

Старик шел, выбирая дорогу поприятней. Робот же ходил так, как ходит очень хорошая охотничья собака на серьезной охоте, челноком.

Этот стальной паук неутомимо перекатывался. Он выкапывал растения и совал их в гербарную сумку. Но прежде он не забывал каждое снять стереоаппаратом и даже произвести простейший спектральный анализ.

А еще паук бормотал подробные признаки растений, чтобы их слышал старик и записал электронный мозг, что вертелся на спутнике вокруг планеты.

Ему же передавал стереоскопические изображения.

Такой работящий и умный. Старик приглядывался к нему прищуренными глазами и удивлялся, почему сейчас считается ботаником человек, а не его универсальный робот, прошедший часовой курс подготовки.

Несправедливо!

Старик устал. Он шел, придерживая грудь и то и дело возникавшую в ней пустоту.

Такая странность — пустота, которую нужно держать. Много он собрал в себе разных странностей: его поступок с ботаником, заключенным в силовое поле, его решение скоротать свой век на этой странной планете.

Пустоту в груди заполняло нажатие кулаком. И старик, прижав грудь, брел и щурился на немыслимое буйство этого мира, где свет — песок, растения живые, а грибы ходят. И есть фитах, ради тайны которого межзвездные корабли летят сюда. Не зря, наверное, планета носит женское имя Лада. Она непонятна, а земля ее странная.

Взять почву Земли, что в медальоне. Она черно-серая, сыпучая. Предки старика были русскими крестьянами, и на рисунках в книгах он видел их фигуры, склонившиеся над плугом.

Для любителей и сейчас была черно-серая сыпучая земля, плуги и манекены лошадей, отмахивающие хвостом мух.

А здесь вот земля отчего-то оранжевая. Должно быть, в ней много железа. Но она жирная и под ногами такая рыхлая, словно ее перепахали. И идти по ней трудно. Каблуки мягко и тяжело входят в землю, уплотняют ее до тех пор, пока она не станет достаточно твердой для опоры шага, каждого следующего шага.

Он чувствовал шаг — зависанье ноги, ее вхождение в упругость земли. И наконец, упор подошвы.

А вокруг растения, предельно странные. Они живые, они смотрят на него широкими травяными глазами, они шевелят зелеными усиками.

Но они-то зеленые, все зеленые. Да, от этого, как ты ни шевелись, никуда не денешься, в растении должен быть хлорофилл! Есть постоянное во всех мирах. Всюду солнце, похолоднее или пожарче, всюду почва, всюду хлорофилл.

А растения цепляются за его руки. Они, будто стеклодувы, прямо на глазах выдувают роскошные цветы. И те уже отцвели, морщатся, темнеют, на глазах высыпают семена, похожие, черт бы их побрал, на микрочеловечков. Ворочая руками и ногами, они бойко вкапываются в оранжевую землю, лезут вниз головой.

Такого он еще не видывал. Быть может, в этом глубокий смысл? Нет, нет, не спешить с выводом, а подождать, подумать. Как следует думать вечером, у костра, который он прикажет развести. Жаль, что здесь только растительная жизнь и никто живой не идет к их огню. Разве что грибы.

Он будет вечером глядеть в огонь и думать.

Огонь помогает думать. Почему? Это родственные процессы. Что ни говори, а мыслью и огнем держится вселенная.

…Старик размышлял, а семена вкопались, выпустили ростки, толстые и белые, неприятно хрустящие под ногами. А идти надо, их не перешагнуть, лег их сплошной шевелящийся ковер, густо переплетенный.

И все это уже тянется вверх и тихо скворчит. Будто кузнечики на оставленной Земле.

Старик снова услышал голос, но теперь ласково шепчущий. Он прошелестел ему манящие слова. Так говорят женщины: «Иди же, иди ко мне… милый. Ты долго бродил чужими мирами, но лучше меня не нашел. Так приди же ко мне, успокойся. Отдохни, я сделаю все, чтобы ты отдохнул наконец…» И в самом деле, сколько усталости… Хотелось лечь и заснуть… Но старик знал, это голос его смерти. А он не хотел ее. Он всегда равно боялся смерти и женского успокоения. И всегда уходил от них, оттого и одинок. И он заторопился, больше не глядел под ноги. Хотя в нем шептало: «Ты прожил двести хороших лет, пора кончить, уступить место».

— Ни за что!

И вдруг налетел на большое и мягкое.

— Ай! — вскрикнуло над головой.

Старик опомнился. Он стоял, а перед ним, надломленный, запрокидывался, и падал, и моргал глазищами толстый живогриб. Старик подхватил его. Дернувшись в руках, живогриб замер. Старик опустил его и стер его слизь с рук. Гриб умер. Рот его был широко распахнут, руки он выдернул из земли, оборвав белые нити, когда искал ими вокруг.

И так пахнет грибной прелью!

— Простите, я не заметил, — забормотал старик. И — опомнился. С пристальным вниманием глядел он на мертвый гриб, лежащий на земле. Рыжая его шляпа смялась. Гриб умер, но едва ли он это сознавал. Смерть… Надо избегать ее.

— Избегну, — решил старик. — Я очень, очень хитрый, я попробую жить вечно. Я не буду горстью пепла, что посылают родственникам. А кто из них жив?.. Не помню…

Все растущее кинулось на сбитый гриб. Должно быть, он был сытной, хорошей едой для корней и отростков, что вонзились в тело гриба. А они уже густо оплетали его, и не было гриба, а только приподнимался зеленый, скворчащий, шевелящийся холмик.