Аскольд Якубовский - Купол Галактики (сборник)

— А сколько мне лет? — спросил он, немного гордясь собой. — Робот?

— Двести двадцать один земной год три месяца восемь дней шесть часов пять секунд восемь терций.

— Спасибо. — «Подумать только, две сотни двадцать один год». Старик уснуть так и не сумел. Тоска, тоска. Робот ушел, и старик слышал то стук, то миганье вспышки — робот собирал образцы даже ночью.

Старик иногда вставал, поглядывал на звезды. Или шел к ручью и пил еще. Но снова возвращался и ложился, теперь уже в траву на спину, чтобы не очень ныла его поясница. И над ним тяжело горели звезды, вечные.

Старик задремал было. И вдруг снова крик, но теперь уже такой явственный, что старик сел с поднявшимися волосами.

Ему кричали:

— Я жду-у-у-у!.. Иди-и-и-и!..

Но теперь, когда ото сна голова его посвежела, он понял, что земля нетерпеливо звала его в себя. Он слышал такое от стариков, они говорили: это некие мозговые часы. Они включались? И старику остро, до крика: «Я иду, иду в тебя! Я буду в тебе!» — хотелось лечь и прижаться к земле, влажной и рыхлой, вмять в нее пальцы рук и ног, как у живогрибов, и войти, войти в нее.

— Я иду! — пробормотал он. — Я готов.

Земля, серая она или оранжевая, все равно земля. Предки копали ее, ненавидя и любя. Но есть еще один обряд, его нельзя забыть.

Он вынул из-под рубашки медальон и раскрыл его; Понюхал, потом вытряхнул землю — родную — в ладонь и растер, размял пальцами и посыпал ею голову. Затем он порылся в сумке и выпил жидкость из плоского свинцового флакончика. И лег на чужую оранжевую землю и даже застонал от сладости покоя: земля приняла его, как нежная женщина, она будет добра к нему, беспредельно добра.

— Я хитрый старик, — пробормотал он. И в этот момент выпитый состав стал жечь. Он жег язык и горло (боль была сильна, старику хотелось кричать).

Старик прижался щекой к шевелящемуся зеленому ковру. Тот промялся под его тяжестью, обнял его. Старик почувствовал, что он весь уходит в землю, вливается, исчезает. На мгновенье родился протест — вскочить, уйти, просить помощи робота, — но тут же старик успокоился.

— Я очень терпеливый старик, — говорил он. — Походил — и хватит.

Ему снова захотелось вскочить и уйти. Он приподнялся, позвал робота и снова лег. Умирать? Тоже хорошо. Это значит узнать еще одну тайну. Стать землей в этом возрасте так естественно. «Земля, земля», — бормотал он и чувствовал, как обвивают, щекочут его растения.

Он вспоминал пройденные годы — горе, счастье, любовь и ненависть. Но чаще всего огненную стрелу своего полета в неразведанных пространствах. Так и сейчас — он уйдет в неразведанное. А на рассвете, когда посыпался свет, он приподнял голову и взглянул на свои проросшие ноги и руки. Он уже был общий этому миру, оранжевой земле, будущим странным растением. К нему бурно тянулись другие растения.

Они сплелись Над стариком, свет проходил к нему в узкие щели. Затем растения стали пухнуть, и робот выдвинул газовые анализаторы.

Щелкнула и поднялась цветочная головка. На ней шевелился фитах, перебирая лапками.

Робот спрятал кинокамеру, и вышел на связь с командором, и доложил ему.

Старик же раскачивался на ветру и чувствовал листьями горячий песок сыплющегося света, а корнями ощущал холодок подземного ручья. Он ощущал вызревание семян и ждал, когда упадет с ними во тьму подземелья, а затем вырастет снова и, быть может, побывает еще раз фитахом, и посмотрит на планету сверху.

И небесполезна будет его вечная жизнь, он выпил радиоактивные вечные атомы. Перебегая, они помогали роботу, и тот всегда рядом и ловит путь старика и все, что меченые радиоактивные атомы могли сообщить ему.

Передатчик работал. Знание шло на Землю.

Командор сказал за обедом первому помощнику:

— Старый мошенник думал провести нас.

— А что он хотел? — спросил молодой второй помощник. — Мы вернемся за ним?

— Нет. Мы не вернемся.

— Чего они ищут?

— Бессмертия. Они наивно хитрят, и приходится делать вид, что веришь им. Едут лучшие, в которых горит жажда знать и жить. Что они там узнают, интересует даже Всесовет, но как получить от них информацию? А?

…Корабль глотал парсек за парсеком, робот сообщал новые сведения о старике на спутник, вертевшийся вокруг планеты. Тот, напрягаясь, перебрасывал записи на радиотрансляционные буи, а они далее — на Землю.

Октябрь, 19-е. 1981 год

Сон не шел. Причин к этому, если разобраться, было много. И лег-то он слишком рано, и старый ватный мешок стал тонким, как сиротский блин; в ущелье долго и тоскливо выли волки.

Поворочавшись часа два с бока на бок, Липин чертыхнулся и решил вставать. Выпростав руку, он расстегнул холодные пуговицы, раскинул полы спального мешка. Сел.

Холодный воздух охватил его. Согреваясь, он заработал короткими толстыми руками. Вытягивал их, сгибал, с острым наслаждением напрягая мышцы.

Стало тепло и весело. Липин, пошарив руками, нащупал ящик с упакованными термометрами, барометрами и прочими хрупкостями. Приваливаясь к нему спиной, закурил и удовлетворенно сказал:

— Порядок!

Ветер по-прежнему трепал палатку, горстями бросал ледяные зерна в гулкий брезент. Но все это снаружи. В палатке же довольно уютно. Липин пожалел волков.

— Невесело им, — сказал он вслух, укоризненно качнув головой. Задумался.

Мысли были приятные. Втягивая щекочущий в горле дымок, он вспоминал удачно прошедшее лето, домик метеостанции в снегах. Поработали славно. Задание выполнили, сверх него многое сделали. И дружно так, без свар и споров. И когда после метели снежным обвалом завалило каменистую тропу, они не особенно огорчились и в свободное время проложили новую. Она прошла по неисследованной местности Сихотэ-Алиня и была длиннее старой на полсотни километров.

Ею-то и ушли ребята. Вчера перенесли весь груз — две с половиной тонны научного оборудования и багажа — через хребет, к лесистому ущелью, разбили ему палатку и отправились за лошадьми. От самолета, посовещавшись, отказались радиограммой. Погода была неустойчива: то шел снег, то бесновался ветер.

Долго ли до несчастья!

Липин испытывал приятное ощущение и оттого, что он хорошо знал свое временное хозяйство.

Знал, какой микроклимат в этих ущельях, знал, какие четвероногие и пернатые держатся здесь. Это было приятное ощущение.

Липин, занятый мыслями, не заметил, что вой усилился — крик голодных, мерзнущих зверей.

Он пронесся тоскливой жалобой и окончился воплем, полным отчаяния.

— Ишь, как вас прижало, — пробормотал Липин, внезапно ощущая в себе что-то отозвавшееся. На мгновение ему стало жутко. Вспомнилось, что он здесь один. Это не вязалось с прежним настроением, он сказал удивленно: — Ну и ну…