Наталья Володина - Яблоко для тролля

— Давай, напою наш хит, сразу вспомнишь, — и заныла:

Мелодию я раньше не слышала, и слава Богу. Стихи были, как ни странно, мои. Видимо, решив, что окончательно поразила мое воображение, Долли вдруг встала, шлепнулась рядом и стала больно целовать в губы. Не прерываясь, она прытко вылезла из халата и трусов, повалила меня на софу, сама пала сверху. К ее досаде, я на сии намеки никак не отреагировала. Было скучно и хотелось спать. Мы наполовину свисали со снежного мебельного плато. Тикали часы. Она уже перестала грызть мои губы, лежала рядом. Ее опять стало потряхивать. Вдруг она ткнулась лбом мне в плечо, сказала:

«Пожалуйста», потом подняла голову. Глаза у нее были жалкие, как у издыхающей лошади. Поглядев в них секунд десять, я чертыхнулась, плюнула на ориентацию и полезла вниз: целовать, куда она просила.

Интересно, качественно ли я ее вымыла? Эту даму.

Мадам кончила, лежала, не шевелясь, раскинув в стороны тощие ноги в синяках и закрыв локтем лицо.

— Достаточно?

Не дождавшись ответа, я пошла в ванную и хорошенько почистила зубы. Вернувшись, застала Долли в той же позе, но с открытыми глазами.

— Знаешь, что они со мной делали? — спросила она спокойно. Тело изогнулось в конвульсии, ее стало рвать. На белый атлас софы.

Потом мы бросили на ковер какие-то тряпки и легли спать. Девица долго рыдала, обвив меня, как удав березу. Под утро, всхлипнув напоследок, засунула нос мне в ухо, выдавила: «Ненавижу тебя», и заснула.

Самоуверенное создание граждан Синих бликовало и ликовало в ранних солнечных лучах. День обещал стать пай-мальчиком. Во всяком случае, в погодной ипостаси.

Мы с Геничкой тайно собрались и, поковырявшись минут пять с дверным замком, трусливо сбежали, пока Долли еще спала. Мы дали друг другу слово впредь оставлять найденные предметы там, где они валяются: в луже, в чужом кармане или на дне Марианской впадины. Плащ завис в зубах врага, все равно безнадежно испорченный гостеприимной московской грязью. Уже в поезде до меня дошло, что в его кармане находилась записная книжка с телефонами и адресами — специально переложила поближе, чтоб в любой момент достать можно было. На отдельном, вложенном в блокнот жестком листочке красовались координаты господ Петровых, к коим мы и направлялись. Ладно, я их хоть помнила. Дурное предчувствие по-хозяйски цапнуло за пятку.

Утомленное кознями судьбы чадо вело себя на редкость благообразно и три часа дороги от Москвы до Лжедмитриевска не возникало. Один раз его даже поставили в пример.

Манюня и Леня Петровы нас, конечно, немного потеряли. Жили Петровы в центре Лжедмитриевска в огромной, сталинской постройки квартире, за которую, собственно, и были избраны гостеприемниками.

— Леночка! — истерически щебетала круглая Манюня, особа слегка восторженная, — какой сын, какой мальчик! Неужели ты его сама родила? Такой огромный, красивый мальчик, весь в мамочку! Смотрите, какие у нас ушки. Мамочкины ушки! А язык! Такой длинный, красный язык, очень гибкий язычок.

Умница, прелесть, хочешь гороха? — ну и в таком духе минут 15, вертя и крутя Геничку, совершенно изумленного силой напора манюниной энергии, превышающей даже его боезапас. — Светка! Беги сюда, здесь та-акой кавалер!

На зов явились: Светка восьми лет, кошка, собака и джинсовая матушка Манюни, тотчас поставленные Геничкой в ровные колонны, определенные на службу и пристроенные к делу. Очкастый Леня, в позе интеллигента скромно мывший пол, был допущен, наконец, поприветствовать. Он всегда казался немножко славным, подарок, а не муж, а Манюня отшлифовала его душевные грани до сияющего блеска солдатской пряжки.

Петровы слегка богемствовали и чтили себя интеллектуальной элитой. Леня пел под контрабас, Манюня расписывала ложки из нержавейки. Квартира походила скорее на стенд достижений кружка «Умелые руки», чем на жилище. Периодически свисали с потолка голубые канаты, символизировавшие струи дождя, стены были затянуты самоткаными коврами в исполнении матушки Манюни, а углы — самотканой паутиной в исполнении пауков. То там, то тут, то из-под полки, то над унитазом смотрели неотступно глаза великого гения Альберт Иваныча Эйнштейна, кумира Лени. Центром домашней вселенной Петровых, духовным очагом сиял на бархатном пьедестале посреди гостиной ярко начищенный черный контрабас. Все это долженствовало будить воображение и стимулировать творческие позывы.

— Наши когда соберутся? — поинтересовалась я, проходя сразу на кухню помогать.

— Часика через два начнут подтягиваться. Ой, кто будет, не поверишь! Приехали Бобровы из Минска, Жанна с дочкой, Андрей со второй женой разошелся, на первой женился — они, Марик со своей дурочкой, Васюся, Иришка с Мишкой прилетели, Гога и все Болимбасовы. Короче, пол-курса будет.

Детей к аниной маме отведем, они присмотрит. Давай держи нож, вот это надо мелко-мелко-мелко, синеньким присыпь сверху, укропчик где-то здесь…

— Не учи кошку рожать, — важно протянула я, и мы ринулись в битву.

Точно через два тире четыре часа май либер Геничка энд другие чилдрен вплотную занимались анечкиной мамой, а мы отмечали праздник нашего курса. Сие событие по традиции ежегодно совпадало с днем рождения пятерых братьев-близнецов Болимбасовых, работавших сейчас в Германии и приехавших на встречу на пяти новеньких шестисотых медседесах цвета зеленая тоска. В связи с появлением сына и отращиванием его до удобоперевозимой (да-а?) кондиции, я несколько юбилеев упустила и на этот раз намеревалась утешиться по полной программе.

Когда черный контрабас покинул пьедестал, последний оказался обыкновенным раздвижным столом. Его обширные пампасы населяли теперь салаты наливье, шпроты каракумские, огурцы под кетчупом. Были еще: синие из манюниных эстетических соображений куриные тушки, лежащие в эротических позах лапками кверху; сыр торчал из помидоров; с потолка свисали порезанные серпантином копченые колбасы. Свежайшая, дикорастущая еще в горшках трава петрушки и кинзы оазисами окружала источники влаги, томящиеся в бутылках. Сию кулинарную блажь довершал невесть откуда взявшийся в это время года и смотревший бирюком арбузище в шляпе и с курительной трубкой.

Народец, имевший удовольствие одновременной со мной учиться на архитектурно-сантехническом факультете Лжедмитриевского политеха, резвился, вкушая, и вкушал, резвясь. Гостелюбивый Леня музицировал, не жалея контрабаса. Мягкие, низкие, тревожные звуки стекали на пол, обволакивали ноги, делая атмосферу духовной и пищеварительной. Мы успели прослушать историю лысого Марика о ненасытном начальнике, трогательный рассказ семейства Бобровых о больном верблюде, встреченном на сафари в амазонской пустыне, полную иронии притчу Аркадьева о безнадежной и безупречной в моральном отношении любви тещи к болотному багульнику, случившейся на даче в деревне Большая Порка, а также половину сплетен Жанны о тех, кто не приехал. Самое время было начинать подготовленную Петровыми культурную программу, когда в дверь позвонили. Манюня удалилась открывать.