Вячеслав Запольских - Хакербол

— Ну-у, — протянул Стасик, хотя сильно не любил осложнять доверительные корреспондентские контакты гнусной необходимостью выцыганивать что-нибудь у интервьюируемого. Шеф, тот без труда сочетал службу и дружбу, сразу же объявлял всех, кто находится в десятимильной зоне его истинно мужского обаяния, закадычными корешами, А корешки (от крупных региональных администраторов до кондовых таежных егерей) всегда были рады угодить ему пудовым тайменчиком — или отнюдь не репринтным комплектом «Мира искусства» за 1898 год, интересы у шефа разносторонние.

Стасик, естественно, пытался копировать мужское обаяние, переходил на «ты» сразу после «здрасьте» и говорил всем «старик» и «изобрази все по первому классу». Но… На розовых щеках его еще нескоро должна была пробиться шкиперская бородка и тем более нескоро предстояло ей сделаться прокуренно седой. Что касается кожаной всепогодной куртки, то Стасик ею сумел обзавестись, но не было у этой хрустящей обновки почтенных потертостей, не было длинной и авантюрной биографии, тесно сплетающейся с биографией владельца… Кроме того, Стасик быстро краснел. Успевал залиться робким румянцем еще до того, как «старики» движением брови или неуловимой ноткой ласкового вроде бы тона ставили его на место.

— Ну, давай, камрад. Ни пуха.

Вместе с очками шеф напялил на лицо выражение легкого омерзения, с каковым и продолжил изучение позавчерашних дисплейных новостей.

— Ну, тады покеда, шеф! — Стасик поднял ладонь прощальным жестом, развернулся на пискнувших каблуках и поскакал в аппаратную перезаписи, в личные сусеки Андрея Андреевича. Получил «Фокус», испробовал его во дворе студии на какой-то свеженькой ассистенточке. Свеженькая смущалась, старательно позировала, поворачиваясь по его требованию то в профиль, то в три четверти. Воспользовавшись неопытностью юного существа, Стасик сгонял ее вместо себя в бухгалтерию оформить командировку.

Теледевочек всегда использовали на побегушках.

Но уж которая «войдет в стаж»… У-у-у… Попугаячья расцветка дешевенькой одежонки взятых с улицы малолеток дегенерирует в черные с золотом и бордовостью колера тяжелых артистических блузонов, блистающая в юных глазах исполнительность и готовность к влюбчивости — в утомленное ожидание перевода на должность ведущего режиссера непровинциального театра со скандальезной, желательно, репутацией. Ничего так не поднимает женщину в ее собственных глазах, как ТВ. Ничто так не портит женщину, как ТВ. Нет ничего труднее для женщины, чем попасть на ТВ. Но уж если…

Бродят по студийным звукогасящим коридорам и зашарпанным курилкам черно-бордово-золотые телеинтеллектуалки, неся на лицах слои косметики, которые с возрастом становятся все толще и замесом гуще, а сигареты их и мнения о жизни и людях — ядовитее. Это они создают на студии ни с чем не сравнимый зловещий колорит, паническую атмосферу, в которой трясутся коленки и заплетается язык, а все мысли вылетают из напухающей звоном головы у передовых производственников и лихих покорителей пространств… А телеобъектив в упор и жаркие потоки с нависающих юпитеров здесь ни при чем.

Ассистенточка прибежала с командировочным бланком и транспортно-коммунальными купонами. От студии до вокзала двадцать минут, а там еще полчаса экспрессом до грузового порта, десять минут посадочных процедур. «Успею», — подумал Стасик.

Успел. Мест не было. Подскочил к кабинке диспетчера, на плече — рассупоненный «Фокус», красная лампочка на нем воспаленно мигает, чуть ли не напрямую в эфир выхожу, расступись!

Диспетчерша прониклась, помогла втиснуться. Есть, есть в пилотской кабине этакий закуточек, уютное креслице с видом на приборную панель и краешек обзорного экрана. Стасик пристроился, приладил «Фокус» поплотнее на плече и глянул в видоискатель. Можно будет сделать немного предстартовых процедур, ухватить момент, когда мутноголубая пенящаяся мгла прошиваемой атмосферы спадает с иллюминаторов и обнажается черный блеск космоса. Именно блеск, хотя имеются любители поминать о бархате… От неожиданности даже режет глаза. «Запомнить, вставить в абзац, посвященный космокрасивостям», — шевельнулась одна Стасикова извилина, а следом другая, третья: «Огнедышащие драконы изрыгнули струи реактивного пламени, лицо пилота стало напряженным и жестким (неважно, что мне виден только затылок), и весь корабль вместе с комочком твоей оцепеневшей плоти становится стремительным сгустком энергии, неудержимо рвущимся к звездам».

Он успел поймать очень характерное движение штурмана, когда тот просовывает голову чуть ли не подмышкой, чтобы бросить взгляд на удаляющуюся Землю в нижнем левом иллюминаторе. В кабине замелькали полосы теней. Где-то под ногами родился неприятный, заставляющий вспомнить о зубных болях звук и быстро перерос в тонкий сверлящий свист. Стасик чуть убавил уровень и произвел необходимую коррекцию на микромикшере, дабы Андрей Андреевич не забраковал потом запись.

Получался недурственный кусочек. Даже в очерке, жанре, так сказать, почти художественном зрителями ценятся репортажные вставки, элементы несрежиссированной документальности. Стасик неоднократно пытался втолковать это студийным режиссершам. Уравновешенная композиция кадра и ритмичный монтаж — это, конечно, блистательные вершины мастерства и кое-где даже гениальность посверкивает, но порой и непрофессионализм сымитировать не худо. Настоящий талант, он как раз таким умением и проверяется. Ведь когда снисходишь до уровня такого заурядного постановщика, как будничная жизнь, где торжествует не логика события, а логика взгляда на это событие, когда симулируешь малохудожественную простоту и неоткорректированную естественность, зритель в чем-то даже как бы это самое бывает ошеломлен и некоторым образом покорен и испытывает катарсис, калокагатию, энтелехию, сатори, самадхи, нирвану, оттяжку и кайф.

Впрочем, втолковать это ни разу не удавалось. Блузоны колыхались, а пудро-помадный рельеф передергивали тектонические судороги брезгливого непонимания.

— Эко выплел! — поразился Гнутов. — Маньерист. Давай вообще-то ближе к делу, а то Покрывайло заспит кульминацию.

— Не нравится, так можешь Сам рассказывать, — стал яриться Стасик. — Кто здесь корреспондент? Ты?

Может, у тебя и удостоверение есть?

— Но дай лишь мне твою златую лиру, я буду с ней всему известен миру, — полууспокоительно прожурчал Гнугов. — Ты хмуришься и говоришь: «Не дам».

— Вы эрудит, — с дворянским высокомерием пригвоздил Стасик.

Сверлящий звук ушел и, как вдох свободной грудью после долгого спазма, растеклась по всем закоулочкам души и организма приятная пустоватость.