Борис Лапин - Под счастливой звездой (сборник)

Диш молчал.

— A y нас прибавка к жалованью. И меня теперь сделали старшей в отделе.

Хотите кофе? Пойдемте ко мне, я угощу вас кофе… и ликером. Так это правда, что вы миллионер?

Диш нашарил в кармане несколько медяков.

— Вот все мое состояние.

Она рассмеялась недоверчиво:

— Вы все такой же шутник! Но я вам не верю, Диш. Наверное, вы кораблевладелец? Или банкир? Идемте же, идемте скорее!

Диш пил кофе, ликер и смотрел на Фанни, как на стенку.

— Да, Фанни, — спросил он наконец, чтобы не быть совсем уже невежливым. — Где же тот… морячок?

— Ну, это глупости, Диш. Это был просто знакомый, брат одной подруги.

Фанни налегала на ликер, Диш на кофе. Она все больше пьянела, он — трезвел.

— Помните, однажды я поймала вас в пустой примерочной? Вы еще зашнуровывали мне корсет?

— Не помню, Фанни.

— Как я была влюблена в вас, Диш! Я полгода преследовала вас, а вы ничего не замечали. Помните?

— Ничего такого не помню.

— А теперь вы у меня в плену. Так уж и быть, я разрешу вам расшнуровать мой корсет.

Диш подошел к окну, откинул портьеру. По улице, в светлом круге от фонаря, торопливой походкой шла… она. Или — очень похожая на нее. Диш опрокинул стул, рванул дверь, загремел ступенями на темной лестнице.

Хорошенькая Фанни, уже начавшая раздеваться, пожала плечами. Она не привыкла к столь невежливому обхождению…

Идут годы, бегут месяцы, мелькают дни.

Странный, ни на кого не похожий человек бродит по городу и рассеянно рассматривает встречных, будто ищет кого то живого, затерявшегося в бесконечной толпе манекенов.

Завидев его, дворники подымают невообразимую пыль Поливальщики улиц пускают в его сторону струю похлеще. Угрюмо поворачиваются спиной матросы. Торопливо обегают почтальоны. Хорошенькие, как на подбор, продавщицы магазинов провожают его сонным взглядом. И никто в городе не сомневается, что это сумасшедший.

Он живет случайным куском хлеба, ночует в грязных углах. Его не интересуют больше витрины — кроме одной, которую он ежедневно рассматривает с вниманием, удивляющим прохожих. Про свое искусство он вовсе забыл. Кому нужно такое искусство, если оно высасывает из человека все лучшее только ради того, чтобы кто-то жирный — жирнел? Давно, в молодости, он совершил ошибку. Променял жизнь на бесплотные грезы о жизни. Но теперь он на правильном пути и вполне доволен собою. Он ищет свою загадочную незнакомку, на которой в счастливейшую минуту клином сошелся свет, и верит, что рано или поздно найдет ее. Даже если на это придется потратить всю жизнь.

Однажды смазливая мещаночка увидела из окна нескладную фигуру Диша, и эта фигура показалась ей знакомой. Она попристальней вгляделась в его лицо и вдруг вспомнила, где видела. этого человека.

Как-то раз, уже много лет назад, она забежала на часок к своему случайному любовнику, огромному рыжему детине, владельцу небольшого магазина. Едва она успела соскользнуть с постели и натянуть платье, кто-то позвонил. Оказалось, пришла с рынка жена рыжего. Мещаночка перепугалась. Магазин был еще пуст, и она спряталась в витрину.

Случайно задев шляпу пропыленной мужской фигуры в витрине, она с ужасом заметила, что на нее смотрит смешной длинный человек. Жена рыжего была рядом, а мещаночка больше всего на свете боялась скандалов. Она застыла в витрине, как восковая фигура, и так умоляюще смотрела на этого длинного, что он не стал подымать шума и ушел.

И теперь, увидев бредущего по улице Диша, она рассмеялась ему вслед.

Астронавт проснулся за неделю до приближения к звезде.

Он проснулся и попытался сосредоточиться и вспомнить, кто он и что с ним было раньше, но что-то мешало сосредоточиться и вспомнить.

Он сознавал только, что и в прошлый раз, проснувшись, тоже прежде всего попытался сосредоточиться и вспомнить все это, и тоже в первое время мог вспомнить лишь одно: что и раньше, проснувшись, он уже не раз вспоминал, кто он, откуда он и зачем он, но только в те разы ничего не мешало сосредоточиться, как теперь.

Так и не восстановив в памяти, кто он такой, не ощущая себя, астронавт попробовал определить, что же мешает ему сосредоточиться, — и вдруг понял, что это звук… тонкий, пронзительный, почти одушевленный писк: пи-пи-пи… пипи-пи… пи-пи-пи…

Серии попискиваний повторялись строго периодически, чувствовалось в них что-то упорное, отчаянное, такое, что астронавт сразу отбросил остатки сонливости. Это могли быть сигналы Разумного!

Еще прежде чем вспомнить и осознать себя, он сообразил, что надо делать. Он щелкнул тумблером универсальной радиоантенны, стрелка приемника метнулась вправо, побежала по шкале, дрогнула, остановилась — и в тесную рубку «Скитальца» ворвалась музыка. Музыка, которой астронавт не слышал уже миллионы лет.

Это была грустная музыка, рассказывающая о том, как хорошо было жить, как гармонично был устроен мир и как велик был в этом мире человек, пока исподволь накапливающаяся в царстве благоденствия и справедливости враждебная сила не привела к катастрофе, и тогда гармония сменилась хаосом, в котором не осталось места человеку, лишь разрозненные всплески воспоминаний о прошлом вкрапливались еще время от времени в какофонию хаоса — и таяли, тонули в вечности.

Впервые за свою бесконечно длинную жизнь пожалел астронавт, что не умеет слушать музыку. Слушать просто так, ни о чем не думая, — и плакать. Он же слушал музыку не сердцем, а разумом, он расчленял мелодию на отдельные звуки, созвучия, темы — и анализировал ее, но, разъявши, не мог уже собрать воедино, и душа музыки оставалась для него за семью печатями. И все-таки он почувствовал нечто такое, чего никогда прежде с ним не бывало: будто внутри у него все тает, как хрупкий ледок звонким и прозрачным мартовским утром.

И тогда, не принуждая себя сосредоточиться, он вспомнил все, вернее, все вспомнилось само собою…

Он вспомнил, что зовут его Ольм, что он астронавт и ведет звездный автомат «Скиталец», двенадцатый из серии «Скитальцев». Что он уже много миллионов лет в пути, и впереди еще много миллионов, почти вечность, но девяносто девять и девятьсот девяносто девять тысячных процента этого времени он проспал в специальной камере, пока «Скиталец» скитался от звезды к звезде, а просыпался лишь на короткие мгновения возле планет, особенно интересных с точки зрения автоматики «Скитальца». Он вспомнил, что, пересекая Галактику, посетил окрестности сотен тысяч звезд и лично исследовал пятьдесят две планеты, на которых автоматика заподозрила наличие жизни, — и нигде, ни на одной планете не обнаружил даже самых примитивных форм.