Песах Амнуэль - Люди Кода

Относительно своих возможностей, впрочем, тоже.

У премьер-министра Израиля Ицхака Левингера в этот день с самого утра болела голова, и все тело ломило, будто после хорошей драки. Хамсин. Вставать не хотелось, но к этому он привык — встал, даже особенно и заставлять себя не пришлось.

В начале десятого он сидел в своем рабочем кабинете, референт показывал ему основные сообщения и зачитывал выдержки из ночных новостей. Информация об экстренном заседании Совета мудрецов Торы не привлекла внимания: Левингеру было не до религиозных, на ливанской границе ночью опять погибли трое солдат.

Однако референт думал иначе, и минуту спустя вновь зачитал премьеру ту же информацию.

— Они два раза собирались? — усмехнулся Левингер.

— Один, — референт, знавший премьера не первый год, понял, что добился желаемого: теперь старик начнет въедливо задавать вопросы, пока не разберется в сути происходящего. — Но говорят, на этот раз у раввинов есть доказательство, что явился Мессия.

— Для этого не нужны доказательства, — раздраженно сказал Левингер. — Если Мессия действительно явится, это поймут все и сразу. И без доказательств.

Но информацию прочитал. Она была вынужденно короткой — на ночном собрании присутствовал только один человек из доверенных, да, к тому же, в главный зал его не допустили — не тот уровень.

Премьер-министр отложил листок и, преодолевая растущую боль в пояснице, стараясь не кряхтеть, поднялся с кресла (надо сделать спинку пожестче, — подумал он), подошел к окну, выходившему на западную часть холма, откуда открывался вид на Израильский музей с его куполами, похожими на гаснущее пламя в широкой ханукальной лампаде, а правее — на университетский комплекс, низкие и длинные здания которого скрывались в зелени.

Левингер не был религиозен. В детстве, проведенном в Лейпциге, он почти два года посещал хедер при синагоге, но доучиться не пришлось — в тридцать шестом отец, поняв одним из первых, что евреям с Гитлером не жить, собрал свою многочисленную родню и уехал в Палестину, став на старости лет бондарем — любимое им оптическое дело на исторической родине, где мало кто носил очки, не могло прокормить. Ицхак учился здесь у самого лучшего учителя — улицы, а в сороковые годы стал солдатом. Так он сам себя называл — солдат, хотя на деле был просто мальчиком на подхвате; в «Лехи» относились к нему как к интеллектуалу, наверное, потому, что он один среди всех носил очки с сильными линзами, и без очков становился слеп как крот. Ему не нужен был Мессия, потому что не божий посланец создавал Израиль, а такие люди, как Левингер, и Бен— Гурион, и Жаботинский, и Бегин, и Вейцман. Он всегда мысленно ставил свое имя впереди патриархов нации, не боясь, что будет обвинен в мании величия — никто не догадывался о том, что этот очкастый юноша наивно полагает себя равным таким великим людям.

Однажды, — это было во время Шестидневной войны, когда Левингер приехал на Синайский фронт как наблюдатель от Министерства иностранных дел, — он ночевал в одной палатке с журналистом из «Давара». Как его звали… Неважно, имя стерлось из памяти на следующий же день. Журналист был в черной кипе, воевал истово и, кажется, погиб в самые последние часы наступления. А той ночью, черной как неродившаяся звезда, он жарко шептал своему случайному соседу, что это Творец наказывает народ Израиля за ослушание.

"Нельзя было создавать государство, — бормотал журналист, — это грех, равного которому нет. Мессия — только он может указать нам, евреям, этот момент и этот путь. То, что сейчас существует, не страна Израиля, а плевок в Создателя. Когда придет Мессия, и когда будет отстроен Третий храм, и когда все евреи соберутся на большую молитву, вот тогда, и только тогда и арабы, и все прочие гои поймут, что это такое — Эрец Исраэль, и покорятся Его воле, потому что почувствуют Его силу. Его, а не нашу. Мир, отвоеванный танками, не Его мир…"

"Так почему же ты воюешь за эту неправильную страну?" — раздраженно спросил Левингер, с детства не понимавший фарисейства.

Журналист долго молчал.

"Я знаю, что не буду прощен, — сказал он наконец в полный голос, будто забыв о том, что утро еще не настало, — но… я не могу. В пятьдесят шестом убили моего брата, а год назад араб зарезал мою мать — прямо на улице возле дома… Я не страну эту защищаю, пойми ты, а еврея. Еврея как личность. Отца. Сестру. Тебя, хотя ты вообще в Него не веришь и, значит, не еврей, если серьезно разбираться… Я знаю, что не должен был… Но я не смог… Я был слаб…"

Он замолчал и не сказал больше ни слова до самого утра, а потом началось наступление, и было не до слов…

Левингер подумал, что, если в течение нескольких минут не поступит нового сообщения, он сам позвонит раву Гусману, Главному ашкеназийскому раввину. Они не разговаривали друг с другом после перепалки на заседании кнессета, Левингер понимал, что погорячился тогда, нужно было сделать шаг примирения, "Агудат Исраэль" хоть и в оппозиции, но по некоторым вопросам, например, по проблемам Иерусалима, эта партия всегда была лояльной, да, нужно было быть сдержанней, и сейчас хороший повод для того, что сделать шаг.

Если говорить честно (наедине с собой даже политик его уровня может позволить такую роскошь), то, вполне возможно, что Мессия действительно придет и спасет Израиль. Чтобы верить в Мессию, не обязательно верить в Бога. Мессией мог стать Бен-Гурион, но ему нехватило веры в себя; с некоторой натяжкой мог стать Мессией Бегин, но ему нехватило характера. Относительно себя Левингер не заблуждался — не ему спасать нацию, дали бы спокойно дожить до выборов…

Размышления прервал телефонный звонок. Референт поднял трубку, послушал и показал глазами: тебя. Голос в трубке был настолько знаком, что Левингер в первое мгновение не узнал его — это был сам рав Гусман, духовный лидер оппозиционных религиозных партий. "Вот и не верь в телепатию", — усмехнулся премьер-министр, отвечая на приветствие.

— Мессия пришел, — торжественно сказал рав Менахем Гусман и замолчал, полагая, видимо, что, услышав эту новость, Левингер немедленно грохнется в обморок, и нужно дать ему время придти в сознание.

— Да, мне сказали, — премьер свел это событие к рангу рядового сообщения, вынудив собеседника опуститься до более полной информации.

Через несколько минут Левингер садился в свой бронированный лимузин. "Любопытно посмотреть на человека, который так обаял мудрецов, что они готовы сделать то, чего не делали две тысячи лет", — думал он.

В мыслях, действительно, не было, пожалуй, ничего, кроме любопытства. Премьер-министр не предвидел, что еще до вечера мир изменится, и ему больше никогда не придется подойти к окну в своем любимом кабинете.