Брайан Олдисс - Зима Геликонии

— Что такое узнал Фавин? Что я не хочу понимать?

Знаком ее власти над ним было то, что он всегда требовал от нее ответа.

— То, о чем узнал твой брат, стало причиной паралича, в который ты поспешно сбежал, — ведь это не настоящая смерть, так, притворство.

Она озадаченно подняла бровь. Инсил было всего двенадцать лет и один теннер, она была еще почти ребенок, и тем не менее серьезность жестов делала ее гораздо старше.

Лутерин вошел вслед за ней в комнату, тщетно подавляя в себе желание расспрашивать, но не в силах пошевелить языком.

— Откуда ты узнала про моего брата и про меня, Инсил? Ты все выдумала, чтобы придать себе загадочности. Ты постоянно сидишь в четырех стенах...

Инсил поставила кувшин на стол возле охапки белых цветов, которую принесла сюда раньше. Те лежали, рассыпанные на полированной столешнице, в которой головки цветов отражались, словно в туманном зеркале.

Будто обращаясь к самой себе, девушка проговорила:

— Я не хочу, чтобы ты вырос таким, как другие мужчины в здешних краях...

Она подошла к окну, наполовину закрытому тяжелыми коричневыми шторами, свисающими от потолка до пола. Инсил стояла лицом к окну, но Лутерин чувствовал, что она не смотрит наружу. Двойной свет солнц, изливающийся с двух сторон, растворял девушку в себе, словно поток, и ее тень на полу казалась еще более тонкой, чем она сама. Инсил в очередной раз демонстрировала свою ускользающую натуру.

В этой комнате юноша никогда не бывал, но это была типичная комната дома Эсикананзи, заставленная массивной мебелью. От тяжелого, отчасти привлекательного, отчасти внушающего отвращение запаха кружилась голова. Возможно, единственной целью хозяев было собрать как можно больше мебели, в основном деревянной, в преддверии долгих лет прихода Вейр-Зимы, когда о том, чтобы сделать новую мебель, придется забыть. Здесь имелась просторная кушетка с резной спинкой и массивный гардероб, который доминировал в комнате. Вся мебель была привезена из других стран, Лутерин видел это по стилю.

Не отводя от Инсил глаз, он затворил за собой дверь. Инсил же, словно жениха в комнате не было вовсе, принялась расставлять в вазе цветы, наливать воду из кувшина, раздвигая стебли длинными пальцами.

Лутерин вздохнул.

— Моя бедная мать тоже все время болеет. Почти каждый день она уходит в паук общаться со своими умершими предками.

Инсил внимательно взглянула на него.

— А ты сам — я имею в виду, пока ты лежал в постели — не приобрел привычку погружаться в паук?

— Нет. Ты ко мне несправедлива. Отец запретил мне... а кроме того, дело не только в этом...

Инсил сжала пальцами виски.

— Паук — удел простолюдинов. Вхождение в транс и погружение в этот ужасный нижний мир, где гниют тела, где отвратительные трупы все еще проявляют признаки жизни... о, как отвратительно! Ты действительно уверен, что никогда этого не делал?

— Никогда. Мне кажется, что болезнь моей матери происходит от паука.

— Так вот, да будет тебе известно, я занимаюсь этим каждый день. Я целую губы моей покойной бабушки и чувствую привкус тления...

Инсил не выдержала и рассмеялась.

— У тебя глупый вид. Я же просто шучу. Мне ненавистна сама мысль об этих подземных существах, и я рада, что ты к ним не приближаешься.

Она снова повернулась к цветам.

— Эти снежные цветы — знак умирания мира, тебе не кажется? Остались только белые цветы, которые дожидаются прихода снега. В книгах написано, что когда-то в Харнабхаре цвели яркие пестрые цветы.

Инсил раздраженно отодвинула вазу. Внизу, у основания лепестков, еще сохранился призрачный цвет золота, у самой завязи переходящий в несколько миллиметровых пятнышек ярко-красного, словно символ уходящего солнца.

Он сделал несколько неловких шагов к ней, простучав каблуками по плиткам пола.

— Давай присядем на диван и поговорим о более приятных вещах.

— Ты, должно быть, имеешь в виду климат — холода наступают так быстро, что наши внуки, если только мы выживем и нам удастся завести внуков, наверняка всю жизнь проведут в полной тьме, завернувшись в звериные шкуры. И, скорее всего, переговариваясь звериным рычанием... Мне это кажется очень и очень вероятным.

— Какие глупости!

Он со смехом бросился к Инсил и обнял. Она позволила ему увлечь себя на кушетку, отворачиваясь от его лихорадочного шепота.

— Нет, Лутерин, ты не можешь заняться со мной любовью. Ты можешь потрогать меня, как раньше, но никаких занятий любовью. Мне кажется, что никогда в жизни мне не захочется заняться любовью — и вообще, стоит только дать тебе волю, как ты, раз насытившись, сразу же потеряешь ко мне интерес.

— Неправда, неправда!

— Лучше будем считать, что это правда, если собираемся когда-нибудь счастливо жить в браке. Я не собираюсь выходить замуж за пресыщенного мною мужчину.

— Мне никогда, никогда тобой не насытиться.

Он говорил, а его руки в это время уже атаковали ее одежду.

— Вражеская армия... — Инсил вздохнула, но ответила на поцелуй Лутерина и даже просунула кончик языка ему в рот.

В тот же миг дверь гардероба распахнулась. Из шкафа выскочил молодой человек с такими же, как у Инсил, темными прямыми волосами, но в отличие от сестры живой и подвижный ровно настолько, насколько она была холодна. Это был Умат, и он размахивал мечом, издавая воинственные клики.

— Сестра, сестра! Помощь спешит! Здесь твой отважный спаситель, готовый избавить тебя и нашу семью от бесчестья! Кто это животное? Разве года в постели ему не хватило, раз, едва поднявшись, он немедленно отправился искать ближайшую кровать, куда бы прилечь? Злодей! Насильник!

— Ах ты, крыса, спрятался в норе! — закричал в ответ Лутерин. В ярости он бросился на Умата, деревянный меч выпал у того из рук, и, схватившись, они рухнули на пол и принялись отчаянно бороться. После непродолжительной рукопашной Лутерин почувствовал, что силы оставляют его. Его приятель прижал его к полу. Повернув же голову, он обнаружил, что Инсил, воспользовавшись потасовкой, ускользнула.

Лутерин бросился к двери. Но Инсил уже скрылась где-то в темных глубинах дома. Во время потасовки они свалили вазу со стола, ваза разбилась, вода пролилась и цветы рассыпались по плиткам пола.

И только когда он вскоре вновь оказался на городской дороге, отпустив поводья и предоставив гнедой хоксни самой выбирать дорогу, до него вдруг дошло, что Инсил наверняка подстроила это внезапное появление Умата на сцене. И вместо того чтобы ехать домой, он повернул от ворот поместья Эсикананзи к городу, чтобы выпить в таверне Икен.

Беталикс уже клонился к закату, когда Лутерин снова услышал поминальный звон домашнего колокола Шокерандитов. Шел снег. Вокруг в сером мире не было видно никого. В таверне разговоры сводились преимущественно к перешучиванию или жалобам на новые правила, введенные недавно олигархом, такие как комендантский час, например. Новые порядки были направлены на укрепление духа сообщества ввиду надвигающихся на Сиборнал бедствий.