Песах Амнуэль - В пучину вод бросая мысль...

Голова была тяжелой, и Фил пошел до станции метро пешком. Сидя в полупустом вагоне, он наконец сам для себя сформулировал причину, заставившую его выслушать ничего толком не объяснившую лекцию. В тот момент, когда он узнал о смерти Лизы, первой мыслью было: «Нас достали». Эта мысль исчезла так быстро, что Филипп даже не успел впустить ее в сознание. Но изнутри, из душевных сумерек, над которыми сознание не властно, мысль посылала сигналы, заставлявшие совершать не вполне объяснимые логикой поступки. А сейчас, когда Фил чуть расслабился, мысль вернулась — нелепая, он это и раньше понимал, но упрямая.

Нас достали.

Необходимо было исключить возможность такого объяснения. Что ж, разговор с Кановичем поставил точки над i. Конечно, сейчас существуют яды, производящие эффект естественной смерти от инфаркта или инсульта. Но тогда и вскрытие показало бы иную, более привычную картину.

А может, создан яд, вызывающий мгновенное старение клеток? Вряд ли, зачем нужен такой сложный способ, да еще и точно определимый при экспертизе?

Впрочем, нужно было все-таки избавиться от последних сомнений, и, выйдя из метро, Филипп позвонил Кановичу из телефона-автомата. Только бы он оказался на месте…

— Канович слушает, — на этот раз врач не распевал, как Шаляпин, а говорил усталым и тихим голосом.

— Лев Бенционович, это опять я, по поводу Лизы Мартыновой.

— А… — сказал Канович равнодушно. — Извините, я уже выхожу…

— Только один вопрос. Скажите, мог ли этот процесс быть вызван искусственно?

— Нет, — твердо сказал Канович. — Это, безусловно, естественный процесс. Возможно, у синдрома Вернера генетическая природа, но это не доказано. Еще есть вопросы?

— Извините, — сказал Фил так тихо, что сам не расслышал своего голоса, и повесил трубку.

Ночью Филипп спал не то чтобы плохо, но часто — просыпался и почти мгновенно засыпал опять, будто плавал на поверхности теплого озера, погрузив в воду лицо, и время от времени поднимал голову, чтобы набрать в легкие воздуха.

Заставив себя подняться и выпить крепкий кофе без сахара, он напомнил себе слова незабвенного Гущина о том, что смерть Лизы не должна сказаться на работе группы — как в той песне, где отряд не заметил потери бойца, — и сел за компьютер. От всякой беды есть два патентованных средства: время и работа. Временем Филипп не распоряжался, а работать привык без напоминаний и больше того, что делал обычно, все равно сделать не смог бы.

Он отыскал протокол последнего обсуждения и заставил себя задуматься о том, можно ли в формулировке закона сохранения спина использовать уже наработанные варианты, придуманные для формулировки закона сохранения вращательного момента. Все-таки это разные категории, хотя в обоих случаях речь идет о вращении.

«Давайте для себя решим, — сказала Лиза. — Не существует первых приближений, нет каких-то специфических квантовых законов. Это единый мир, и мы должны взять его таким, каков он есть».

«Каким он может быть по нашим представлениям», — возразил Эдик, а Фил сказал, что наши представления в данном случае как раз и являются истиной, поскольку другие подтверждения мы вряд ли найдем еще в течение многих лет.

Провожая Лизу домой, он пытался и ее убедить в этой очевидной для него истине, но в ее романтическом мироощущении для прагматических заключений не было места.

«Как по-твоему, — спросила она, когда они вышли из метро и шли к ее дому по темной липовой аллее, — Гущин представляет, как мы проводим время?»

«Ты имеешь в виду — мы с тобой?»

«Да ну, мы с тобой ему интересны не больше, чем снег на вершине Казбека. Мы — группа».

«Не знаю, — сказал Фил. — Вряд ли».

Фил вообще плохо представлял себе ход мыслей этого человека. Увидел он его впервые полтора года назад, в марте 2002 года, и принял за одного из случайных посетителей — Филипп рассказывал в фирме волоконной оптики о возможностях висталогии, рассчитывая на то, что дирекция примет предложение о проведении полномасштабного учебного семинара, а Гущин сидел в первом ряду с края и со скучающим видом смотрел в окно, время от времени оборачивался и обводил взглядом небольшой конференц-зал, где собралось человек сорок сотрудников — видимо, всех, кто не участвовал в непрерывном производственном процессе.

Гущин раздражал Филиппа, а в таких случаях он всегда поступал одинаково: сосредотачивал внимание на самом невнимательном слушателе и не успокаивался до тех пор, пока не заставлял его забыть о собственных, не относящихся к делу мыслях. С Гущиным не получилось ничего: полчаса спустя зал слушал, затаив дыхание, а этот тип все так же смотрел в окно и считал птиц.

Зато после того, как Филипп закончил лекцию, Гущин первым подошел ко нему и сказал, твердо глядя в глаза:

— Если вы уделите мне час времени, я буду очень вам благодарен.

— Именно час? — удивился Фил и в ответ услышал:

— Пока час, а там видно будет.

Они уединились в дальнем конце длинного, как прямая кишка, коридора, и Гущин сказал:

— Дело у меня к вам достаточно деликатное. Вот — чтобы вы не подумали ничего дурного — мое удостоверение.

Судя по корочкам, Вадим Борисович Гущин работал в подкомитете по перспективным научным направлениям при Президиуме Российской Академии Наук. И должность у него была довольно странная: «куратор». Фил и не слышал, что в Российской Академии есть подкомитет с таким интересным названием.

— Собственно говоря, мы в Президиуме вроде рулевых — оцениваем, какие области науки следует при нашей бедности развивать в первую очередь, даем рекомендации, и с нашими рекомендациями считаются. В первую очередь речь идет о зарубежных фондах и стипендиях — решения наших экспертов практически однозначно отражаются в постановлениях Президиума. Вы понимаете меня?

— Ах, — сказал Фил, скептически глядя на собеседника, — какие нынче фонды? Сорос от России отказался…

— Есть другие источники финансирования, — улыбнулся Гущин. — Мы не афишируем, но, когда нужно…

— Типично российский подход: полная гласность в распределении научных средств, — с иронией сказал Фил и прикусил язык, потому что взгляд Гущина мгновенно стал жестким, а губы вытянулись в прямую линию.

— Вот что, Филипп Викторович, — проговорил Гущин, помолчав, — я думал, вы захотите говорить серьезно, потому что речь пойдет по сути о той помощи, какую ваша висталогия способна оказать самому важному в науке делу, существующему на сегодняшний день — борьбе с международным терроризмом. Инвесторы, видите ли, выделяют деньги именно под эти конкретные цели. Может, вы все-таки выслушаете меня?

Через час Филипп твердо знал, что не откажется от странного и неожиданного предложения.