А. Казанцев - Мир приключений 1962. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов

— А кто же тут? — спросил он. — Тут место необитаемое.

Тогда Фома Тимофеевич заговорил тихо, почти шепотом, но мы так напряженно вслушивались, что хоть и с трудом, а различали каждое слово:

— Жгутов будет в начальство лезть, — говорил капитан, — не пускайте, нет ему доверия. Глафира начальство. Пусть Жгутову не подчиняется. Ты ей так и скажи. Понял, Фома?

И тогда выступил вперед Жгутов. Я раньше не замечал его. Он держался в стороне, особняком, стараясь не привлекать к себе внимания, да и мы думали только о капитане, слушали только капитана. Сейчас Жгутов подошел к Фоме Тимофеевичу и наклонился над ним.

— Напрасно меня обижаете, Фома Тимофеевич, — сказал он. — Вина моя есть, я не говорю, но только пусть даже я виноват, я же моряк, Фома Тимофеевич. Я же выручить всех могу. Не ребята же выручат, не Глафира же.

Капитан молчал. Он, видно, с трудом понимал, откуда вдруг появился Жгутов: они же, кажется, были вдвоем с Фомой.

— Это кто говорит? — спросил он наконец.

— Это я, Жгутов, механик ваш, Паша Жгутов.

Опять капитан долго молчал. Потом спросил:

— Фома, Глаша, вы куда ушли?

— Здесь мы, Фома Тимофеевич, — сказала Глафира, — это я говорю, вы меня слышите?

— Ты гони его, Глаша, — сказал капитан, — гони, слышишь? Пусть уходит. Его нам не надо. Поняла? Ты лучше со Степой посоветуйся. Степа хороший человек, не подведет. Моряк наш Степа.

Ой, какое несчастное, испуганное лицо было у Глафиры!

— Какой Степа, Фома Тимофеевич? — спросила она.

— Как — какой? — удивился Коновалов. — Новоселов Степа, матрос.

— Смыло его, — сквозь слезы сказала Глафира. — Утонул наш Степа, Фома Тимофеевич.

Капитан молчал и молчал очень долго, видно стараясь все сообразить, все вспомнить.

— Когда же это? — спросил он наконец растерянно. — Я и не помню.

И опять замолчал, стараясь собраться с мыслями.

— Ой, — простонала Глаша, — ну что же это такое!

А капитан опять заговорил медленно, тяжело, с трудом произнося слова:

— Как ветер, Глаша, стихает?

— Стихает, Фома Тимофеевич, — сказала Глафира.

— А волна как, пологая?

— Будто пологая стала.

— Ну, значит, шторму конец. Должны нас выручить, — уверенно сказал капитан. — Не могут на Колдун не зайти.

— Вы отдыхайте, Фома Тимофеевич, — ласково сказала Глаша. — Вы не думайте, непременно за нами зайдут, не тревожьтесь.

— Пить мне охота, — еле слышно прошептал капитан.

Глафира поднесла ему чайник и напоила прямо из носика. Фома Тимофеевич пил долго, жадно, потом открыл глаза, и мне показалось, что сознание у него прояснилось. Он обвел глазами нас всех и совсем другим голосом, ясным, спокойным, спросил:

— Рана глубокая?

— Нет, Фома Тимофеевич, не особенно, — сказала Глафира. — Кость цела.

— Заживет, — уверенно сказал капитан. — У моряков хорошо заживает.

И вдруг он улыбнулся. Весело, хорошо улыбнулся. И в ответ заулыбались мы все — и Фома, и Валя, и Глафира, и я. И даже Жгутов улыбнулся. Он был здесь, вместе с нами, Жгутов, но как будто его и не было. Мы на него не смотрели, не видели, он не интересовал нас. Это получилось само собой, и он это чувствовал. Он хотел показать, что вот он здесь, вместе с нами, мы радуемся, и он радуется. Товарищи, мол, и все. Но улыбка у него была неискренняя, заискивающая.

— Я отдохну немного, Глафира, — извиняющимся тоном сказал Фома Тимофеевич.

Ему было неловко, что вот, можно сказать, кораблекрушение, трудная минута, все надо организовать, наладить, продумать, а он, капитан, отдыхать собрался.

— Отдыхайте, Фома Тимофеевич, отдыхайте, — сказала Глафира.

Но капитан, кажется, уже не слышал ее. Он откинул голову, закрыл глаза и облегченно вздохнул. Ему трудно было думать и говорить. Уже почти сутки прошли с тех пор, как мы вышли из порта, сутки огромного напряжения сил, сутки волнения, сутки без единой минуты отдыха.

Глафира устроила старика поудобнее, Фома снял куртку и подложил ему под голову, и старик лежал так неподвижно, так спокойно, что трудно было разобрать — дышит он или не дышит. Фома испуганно спросил:

— Что это он, тетя Глаша, затих так?

— Ничего, ничего, — сказала Глафира, — отдыхает человек, не видишь? — Глафира подумала и внимательно оглядела остров. — Тут, ребята, где-то должна быть пещера. Выбрасывало тут рыбаков, бывало, по нескольку дней отсиживались, так говорят, укрывались в пещере. Хорошо бы туда Фому Тимофеевича перенести, водорослей бы насбирали, костерчик бы разожгли.

— Так мы пойдем поищем, — предложил Фома.

— Я тоже пойду, — решила Глафира. — Рассудить надо, как устроить, а ты, Валя, побудь здесь, у Фомы Тимофеевича, и в случае чего крикни. Далеко-то пещера не может быть. Я думаю, вон не за тем ли камнем.

— Подожди, Глафира, — сказал Жгутов.

— Чего ждать? — спросила Глафира. — Давай отойдем в сторонку, поговорить надо.

— Говори, если хочешь, — сказала Глафира.

— Отойдем, секретный у меня разговор.

— Нет у меня с тобою секретов, — резко сказала Глафира. — Хочешь — при всех говори, а не хочешь — не надо.

Жгутов собирался резко ответить Глафире, но сдержался. Сейчас Глафира была ему очень нужна.

— При всех так при всех, — сказал он. — Может, недолго нам жить-то осталось, Глафира, умрем на мокрой скале.

— Спасут, — уверенно сказала Глафира, — не может быть того, чтобы не спасли.

Жгутов посмотрел на черные, мокрые скалы. Над скалами с криком летали чайки, ни травинки, ни кустика не росло на острове. Только внизу у воды лежали кучами выброшенные волнами водоросли.

— Не знаю, — сказал Жгутов, — может, и не спасут. Тоскливо мне, Глаша. Знала бы ты, как тоскливо! Места себе не нахожу.

— Смерти боишься? — зло усмехнулась Глафира. — Сам виноват, что сюда попал. Степан-то ни в чем виноват не был, а где он, Степан? Из-за тебя погиб.

— Может, и смерти боюсь, — задумчиво сказал Жгутов, — а главное не это. Главное, Глаша, обидно мне за Степана. Ни за что погиб человек, из-за дурости моей погиб. Разве ж я думал, что такое получится? Я ведь сам на боте был, тоже погибнуть мог. Что же, я себя, что ли, топить собирался? Просто знаешь, как бывает? Работать лень, неохота, ничего, думаешь, завтра успеется. А завтра поздно уже, ничего не вернешь. Такая наука мне, на всю жизнь наука.

— Чего ты хочешь? — спросила Глафира. — Говори прямо.

Жгутов отвернулся. Он смотрел сейчас на море. Правильно говорила Глафира, волна становилась пологой. Белые барашки исчезли. Море успокаивалось на глазах, и тучи прошли, небо было чистое, светлое. Светило солнце, и над камнями острова Колдуна поднимался пар. Становилось жарко.

— Прости меня, Глаша, — сказал Жгутов.

— Что значит «прости»? — не поняла Глафира. — Как это так «прости»?

Жгутов замялся. Он переступил с нош на ногу, обвел глазами черные скалы острова, голубое, сверкающее море. Он с ненавистью посмотрел на меня и на Фому, на Валю. Ему не хотелось при нас говорить, но у него не было выхода.