Яна Дубинянская - За горизонтом сна

Кто-то из парней громко хихикнул.

— Чего вы тут повставали? — взвился Фрэнк. — По домам, живо! Думаете, вас вербы достать не могут, да? Их четыре машины приехало, сами ж видели, уроды!

Приятели растворились в одну секунду. В тишине заворочался и закряхтел один из поверженных вербовщиков.

— Пошли, а? — протянул Фрэнк почти просительно. Лили кивнула и, придерживая одной рукой бывший лиф, а другой — подол, неуверенно пошла по улице. Фрэнк отпустил ее локоть и последовал за ней на расстоянии шага.

— Ежику ж понятно, что это вербы привозят фильмы, чтоб народ согнать, — сказал он. — Сначала крутят парочку для затравки, чтобы все повелись, а потом… А наши валят на площадь, как бараны, хоть ты что делай, все равно валят!

— Это ты нарисовал граффити? — догадавшись, равнодушно спросила Лили.

Фрэнк был горд.

— А то кто! Красиво?

Джерри. Боже мой, Джерри, он больше никогда не подойдет к ней, никогда не назначит свидание перед Бывшим заводом, никогда не поделится самыми сокровенными и дерзкими мечтами, потрясая серым листком Газеты… И будет прав: то, что она сделала, — самое настоящее предательство. Но Фрэнк… Она же не просто приняла сторону более сильного — Фрэнк ведь спас ее! Он появился внезапно и вовремя, как отважный принц в фильме про Веронику… в фильме…

Никогда больше она не увидит ни одного фильма. Никогда не сошьет красивого длинного платья. Никогда больше ей не приснится… не приСНИтся…

Тогда, в детстве, Фрэнк с тихим восторгом слушал, как она рассказывала СНЫ. Все время просил рассказать еще или хотя бы пересказать те же самые. И он верил. И продолжал верить даже тогда, когда другие подросшие ребята начали смеяться над ней, швыряться речной тиной и дразнить «врушкой-лягушкой»…

Они проходили мимо зажиточного дома, где в такое время все еще жгли лампу и не задвигали занавесок, нахально хвастаясь расточительством перед соседями. Лили зажмурилась; а когда, хлопая веками, приоткрыла глаза, лицо Фрэнка было прямо перед ней, и от него расходились фиолетовые и желтые контуры. Он тоже часто моргал, обожженный внезапным светом.

Они завернули за угол и снова оказались в чернильной по контрасту тьме.

И оттуда, из темноты, полной цветных кругов и силуэтов, послышался его странно дрогнувший ломкий голос:

— Какая ты красивая… Лили…

Она почувствовала на плечах его горячие руки; немедленно сбросила их — и в тот же момент парчовые лепестки упали с груди, повиснув у пояса. Ночная прохлада легла на грудь, и маленькие соски напряглись раньше, чем соприкоснулись с пальцами Фрэнка…

— Прекрати, — тонко и безнадежно прозвенел ее слабый голосок.

Фрэнк громко, прерывисто дышал. Одна его рука впечаталась в ее обнаженную спину, не давая двинуться; другая жадно мяла и щипала левую грудь — это было больно и стыдно… и еще очень-очень горячо… Невыносимый жар охватил Лили, и хотелось сбросить остатки платья, и все, что под ним, — а в первую очередь, конечно, душное тяжелое тело, остро пахнущее мальчишеским потом…

— Фрэнк!

Снова получилось тихо и слабо, и она набрала в грудь воздуха для настоящего крика — но он захлебнулся в чужих влажных губах, намертво налипших на ее губы, раздвинутые мокрым и длинным бесстыдным языком.

В спину садняще впилась дощатая перекладина забора.

Одиннадцать человек в рассчитанном максимум на троих отсеке связи — это как-то слишком. Из всей команды отсутствовали только навигатор Поль Дере и врач Коста Димич, несшие вахту. Олегу Ланскому пришлось буквально въехать в пульт: отсюда, из левого угла, Феликсу было хорошо видно, как выступающий черный край врезается связисту в грудь. Удивительно, как тот еще ухитрялся двигать руками. Кондиционеры не справлялись с удесятеренным дыханием и испарениями тел: в узле почти моментально стало жарко и душно. Толпа возбужденно гудела и колыхалась, переступая с ноги на ногу. И не отрывала одиннадцати пар глаз от многочисленных мониторов, мерцающих в режиме оперативной готовности.

В прошлый раз, десять месяцев назад, все было совсем по-другому.

Разумеется, когда Ланский объявил, что на связи Земля, все точно так же ринулись в Центральный узел. Еще бы: если в начале полета сеансы регулярно происходили раз в семь дней, то с момента последнего прошло уже три недели. Люди успели и забеспокоиться, и соскучиться. Однако командир Нортон, всех опередив — тогда Феликс еще гадал, каким это образом? — и только теперь понял, что тот шел напрямую, через «сквозняк»… — так вот, опередив всех, Александр Нортон по «внутренней синхронке» приказал экипажу оставаться на рабочих местах и подходить по одному, по вызову связиста Ланского.

Вот так, просто и чинно, как на прием к врачу. Кстати, Коста больше всех шумел по этому поводу — остальные, насколько помнил Феликс, отнеслись к приказу спокойно и с пониманием. Толчея у входа в узел быстро рассосалась. Сам инженер Ли, втайне гордясь своей неслыханной дерзостью, направился не на рабочее место, а в Зимний сад — все-таки гораздо ближе к Центральному, если что. Конечно, оказалось, что не он один такой умный: тут уже сидели за столиком под сенью совсем небольшой еще монстеры и программист Олсен, и механик Кертис, и планетолог Растелли, и физик Корн, и медик Димич, — тут-то Коста и развозмущался произволом командира. Никто его в общем-то не слушал. Все напряженно впились глазами и слухом в ребристую коробку под потолком отсека — динамик синхронки.

Феликсу казалось, что его имя никогда не прозвучит. Прозвучало — и даже раньше, чем имена половины собравшихся. Он припустил так, что и по «сквозняку» вряд ли получилось бы скорее. Ворвался в узел, увидел на мониторе мамино лицо и чуть было не бухнулся мимо кресла.

Олег даже не улыбнулся. Помог подстроить наушники и микрофон, передвинул какие-то рычажки на своем необозримом пульте, а сам деликатно влез в другую, автономную пару ушей и отвернулся в сторону. Разговоры членов экипажа с родными и близкими были сугубо личным делом каждого. Маленькой тайной, крошечным островком своего, домашнего, земного, на который все они — герои, первопроходцы, экспериментаторы — имели человеческое право. Никому и в голову не могло прийти ставить это право под сомнение…

Сегодня никому не пришло в голову даже вспомнить о нем.

Рядом оказался огромный, тяжело пыхтящий Брэд Кертис, и Феликсу пришлось еще посторониться, хотя куда уж еще. Голова Брэда поместилась аккурат напротив глаз и закрыла собой две трети мониторов. Пришлось как следует пихнуть механика в плечо, а потом, после паузы, снова и посильнее. Со второго раза толстокожий увалень принял сигнал и подвинулся.