Николай Лукин - Судьба открытия

— Владимир Михайлович!

— Да! — И Лисицын глухо закашлял, зашелестев сеном.

— Не выходите пока: он близко, за воротами. Мне с ним тоже придется поехать. Делайте все, как вам скажет Дарья. Ждите меня обязательно. Будьте здоровы!

Стало тихо — Осадчий ушел.

Немного позже Лисицын осторожным движением разгреб перед собой в сене узенький просвет. В щелочке перед лицом проглянула ярчайшая голубизна.

Случилось самое ужасное: его выследили. А на душе теперь до странного спокойно. Впервые после мучительных скитаний он не одинок. Да и вообще ему не так-то уж обычно, что рядом с ним — друзья. Друзья, которым можно слепо верить. Друзья, которые думают о нем, заботятся, которые помогут отвратить беду. Как хорошо иметь такую стену за своей спиной!

Вскоре Дарья позвала его поесть. Тотчас же после обеда Кешка — младший из братьев — повел Лисицына в тайгу. Вот зачем сгодилась заранее построенная ими землянка. Поэтому она и расположена не слишком далеко, но в месте, трудно доступном. Не напрасно Дарья посылала сыновей спешно ладить ее.

Когда Лисицын похвалил сооружение, Кешка сказал:

— Подходяще! — и положил на нары сумку с хлебом и вареной дичью, поставил кувшин молока.

Нары были неширокие, на одного человека. Они, будто мягкой периной, покрыты пихтовыми ветками. Напротив них очаг — плоский камень для огня — и отверстие над камнем в потолке. И дрова запасены — с умелым выбором, такие, чтобы почти вовсе не дымили.

А снаружи землянку заметить нельзя. Идешь над ней — таежный бурелом, высокие деревья, и больше ничего. А вокруг землянки — скалы, через которые, не зная пути сюда, и не пробраться.

Ежедневно около полудня появлялся Кешка. Каждый раз он выкладывал много еды, ставил новый кувшин молока. Говорил: «Подходяще!»

Неопределенность и бездействие очень томили Лисицына.

Но на пятый день Кешка пришел не один.

Услышав его условное посвистывание, Лисицын поднялся из землянки. Из-за толстых стволов к нему бросился Осадчий. Заулыбался:

— Владимир Михайлович, здравствуйте! Соскучились в пещерной жизни? А я к вам, знаете, с подарками! От нашей ссыльной братии. От всех — от целой волости! — Он взял у Кешки какой-то узел и сразу принялся развязывать.

Здесь оказались белье, брюки, рубаха, жилет, сапоги, поношенная поддевка, черный картуз — одежда, какую мог бы надеть небогатый мещанин.

— А бороду вашу мы сейчас — долой! — Осадчий, торжествуя, вынул из кармана бритву. — Прощайтесь с ней!

Однако видно было, что это еще не все. Лицо Осадчего плутовски щурилось, губы возбужденно вздрагивали.

— А главное… — сказал он, снова опустив руку в карман и быстро выхватив ее оттуда, — смотрите: паспорт!.. И вот вам деньги на дорогу до Петербурга. А тут — свидетельство, что вы приказчик купца Синюхина, что в Сибирь из Питера по делам… Фамилия ваша теперь — Поярков. Запомните? Устроит вас?…

На земле под деревом, обняв колени, сидел Кешка. Он не сводил сияющих глаз то с Лисицына, то с Осадчего. Можно было думать, будто это именно ему, Кешке, сейчас привалила неожиданная удача.

У Лисицына тоже заблестели глаза. Вдруг он почувствовал: все перед ним раздвоилось от слез. И фигура Осадчего, и развернутый узел с одеждой, и ветви деревьев — все исказилось, потеряло свои очертания, поплыло.

— Чем… — сказал он наконец, остановив взгляд на далеком облаке, — как смогу только… отблагодарить вас?

— Ну, вот еще!.. — строго оборвал Осадчий. — А когда приедете — Глебова сразу ищите. Он поможет перебраться дальше. А паспорт этот для легальной поездки за границу непригоден. И в Питере его показывать нельзя: лишь в Сибири сойдет, на здешней дороге, да разве в захолустье где-нибудь. Какой уж сумели состряпать для вас, не обессудьте…

Поезд подошел к Петербургу, остановился у Николаевского вокзала. Суетились носильщики в белых фартуках. Пассажиры с чемоданами, с баулами, торопясь и толкая друг друга, шли толпой по перрону.

Из вагона третьего класса вышел Лисицын.

Даже походка его сперва была не вполне твердой. Он верил и не верил сбывшемуся. Смотрел по сторонам. Петербург! Господи, да неужели — Петербург?…

Подхваченный потоком пассажиров, он очутился на площади перед вокзалом.

Моросил дождь, и тротуары были мокрые. Посередине площади, отсвечивающей лужами, — вновь построенный памятник Александру Третьему: на глыбе красного гранита понурый конь; на коне сидит угрюмый, грузный император. Ни дать, ни взять — городовой. И шапка на царе, как нарочно, полицейского фасона, укороченным ведерком, круглая и низкая.

Извозчики наперебой кричали, зазывая седоков.

Лисицын нес большую дорожную корзину. Это позаботился Осадчий, чтобы не казалось подозрительным — ехать без вещей. В корзине всякий хлам. Куда сейчас девать ее? Как с ней развязаться?

— Милый, — попросил Лисицын торговца папиросами, — побереги, пожалуйста, вещи — вот через минутку вернусь.

И кинулся через площадь налегке. Налево — Лиговка. А впереди — прежняя, величественная перспектива Невского проспекта.

Сперва все мелькало в каком-то чаду. Много часов он пробродил по городу без цели. Шел — сворачивал куда глаза глядят. Со сладкой болью, нежностью и радостью рассматривал улицу за улицей.

Только уже в сумерках он отправился по адресу, заученному наизусть, где ему, как говорил Осадчий, помогут найти Глебова.

Пятиэтажный дом. Лисицын поднялся по лестнице. Разыскал нужную квартиру. Нажал кнопку звонка.

Дверь открыла приветливого вида молодая женщина:

— Вам кого?

Он ответил условными словами:

— Поклон Кирюхе привез… от дяди Федора.

Лицо женщины точно окаменело. Ее взгляд обращен куда-то вдаль. А губы странно шевелятся. Будто она беззвучно выговаривает:

«Провалилась квартира давно, уходите… Провалилась квартира…»

Потом она сказала вслух, что не знает никакого Кирюхи.

Лисицын — умоляющим шепотом:

— Мне бы связаться с человеком одним. Глебов — может, слышали?…

Женщина молча захлопнула дверь. Гулко щелкнула задвижка.

Он снова принялся звонить. На этот раз вышел лысый, с венчиком седых волос мужчина, сердито прикрикнул:

— Вы что — пьяный? Ну, марш отсюда! А то полицию позову.

Опять Лисицын брел по улицам. С каждым пройденным кварталом все острее сознавал глубину того, что с ним случилось. Как найти Глебова теперь? И вдруг — когда положение ему представлялось уже вовсе беспросветным — он вспомнил о трактире Мавриканова.

На Десятой линии, на Васильевском острове, действительно оказался такой трактир. Из тесной прихожей Лисицын увидел два зала: один — прямо, другой — направо. Он решил пойти прямо.

— Сюда, уважаемый! — подтолкнул его швейцар. Показал, игриво перебирая пальцами, направо.