Владимир Савченко - За перевалом. Научно-фантастический роман (С иллюстрациями)

Усилия психиатров вывели ее из истерического состояния, но она еще долго выглядела пугливой девочкой. Жалась к Арно, боялась — небывалая вещь — других людей.

Из-за этого дисквалифицировали двух психологов, комплектовавших экипаж Девятнадцатой: пропустили в дальний космос неврастеричку! Да, гибель любимого — горе, несчастье. Но сильную женщину это с ног не собьет, не уничтожит.

Ксена размышляла о том же: что Астр спрашивал о ней. И что он не угомонится, все носится с идеей считать памягь Дана, будоражит других! И спрашивала себя: почему она до сих пор чувствует себя настолько близкой Дану, что перенесла это чувство на чужого, даже чуждого человека — Альдобиана? Это не любовь, какая-то иная связь. Может, из-за дальнего космоса? Наверно, такое у них с Даном не возникло бы на Земле. На Земле у нее было иное с иным; тоже прекрасное — но земное.

«А какое отношение у меня к Арно — земное, космическое?» Она искоса глянула на четкий скандинавский профиль командира, на выразительной лепки лоб, скульптурно крупные завитки рыжих волос над ним — хорош. Но дело не только во внешности, за ней чувствовался большой заряд индивидуальности и силы, человек необыкновенной судьбы. Требовательный, проникающий в душу взгляд, скупые жесты, точные слова и интонации — все невольно заставляет подтянуться работающих с ним. Его одобрительная улыбка — чуть дрогнут уголки рта, размякнут морщины у глаз — радует больше похвал. Натура выразительного человека, ее не изменишь.

«А люблю ли я его? — спросила себя Ксена. — Уважаю — несомненно. Чувствую признательность — тоже. Даже вину… вот и перед Даном, которого давно нет, я тоже будто виновата. Напасть какая! И конечно же, нежность к Ари. И буду стараться по-женски, чтобы ему было хорошо. Но только ему все равно нехорошо. И мне тоже. Слишком много необычного, громадного было в прошлой нашей жизни, чтобы сейчас, когда его не стало, стремиться к обыкновенному счастью. Достижение, куда там: соединение в благополучной любви, вековая мечта людей, которых на большее не хватало! Нет, будет либо необыкновенное, либо никакого».

Она поднялась:

— Эй, командир! Ты все летишь? Вставай, пора ехать. Смотри, что ты наделал, — она показала на искореженный передок своего состава и вогнутый бок вагона Арно.

— Ничего! — Рывок — и Арно на ногах. — За битого двух небитых дают. Теперь у твоего кристаллоблока есть рефлекс осторожности. В следующий раз он затормозит сам.

Они развели составы, поворотили вспять. Если произошло столкновение, дистанция не засчитывается, ее необходимо пройти снова.

Самое общее впечатление Берна об увиденном и понятом за время блужданий укладывалось в слова: мир повышенной выразительности. Устойчиво-динамичной выразительности.

Выразительность бывает статичной, застывшей — такова выразительность горных хребтов. Выразительность бывает бурной — такова выразительность разгулявшихся стихий; такова же выразительность человеческой истории в драматичные периоды ее, в годы потрясений и поворотов. Выразительность этого мира была не застывшей, не драматической — устоявшейся.

Динамичной ее делала повышенная подвижность, изменчивость всего на поверхности планеты. Уж не говоря о циркуляции грузов по фотодорогам, хордовым туннелям, морским и воздушным путям, о быстрых строительных преобразованиях — нормой считалась жизнь, в течение которой человек поработает всюду. В этом мире не было устойчивой карты поселений, любые возникали, росли или исчезали по мере надобности. Имелись и образования, вокруг которых надолго завихривались интересы людей, вроде Биоцентра, но в целом домом — и не декларативно, реально — была Земля.

Выразительность проявлялась в облике людей — и в интересности их проектов и дел. Она была в чистоте вод, в яркости красок закатов и восходов, в отчетливости уходящих за горизонт облачных гряд — и даже в мрачности таежных чащоб, в которые доводилось забредать Берну.

Сильное впечатление производили исполняемые ИРЦ переключения погоды. Берн теперь знал, как это делается: дополнительный нагрев суши в точно рассчитанных местах, охлаждение ее в других создают воздушное течение, которое влияет на форму зарождающегося циклонного вихря; где-то вертолеты ИРЦ высевают в воздух частицы, конденсирующие атмосферную влагу в облака (а их, если понадобится, в дождь); в иных местах распыляют в воздухе вещества, рассеивающие облака. Все это была техника. Но когда это делалось, то сочетание масштабов и быстроты преобразований картин погоды с вложенными в них знаниями, разумом создавало естественные симфонии, от которых замирала душа.

…Берн все последние недели был настроен философски-созерцательно; вникая в этот мир, он надеялся глубже понять себя. Лежа сейчас на краю острова с закинутыми за голову руками, он отшлифовывал свои впечатления.

Прежде выразительное в природе он понимал только под воздействием искусства, первичное через вторичное: музыку ударов волн о скалистый берег, например, он сначала услышал в произведениях Бетховена, а уж потом в натуре, на море.

Точно так и зеленую прозрачность волн под солнцем он сначала заметил на картинах маринистов, а потом — на родном Цюрихском озере. Ни ледоходы на больших реках, ни вулканические сотрясения тверди, ни наводнения не пробуждали музыку в его душе. Наверно, он был слишком цивилизован: отретушированное и заключенное в рамочку отражение природы казалось ему лучше оригинала.

Но теперь было не так. Великий дирижер ИРЦ, запрограммированный людьми, исполнял посредством природных процессов концерты-преобразования. Все в них: и движения нагромождающихся в три яруса туч, и расположения просветов, и колыхание трав под порывами ветра, искусственно возбужденного, и шум деревьев, озарение закатным солнцем лесов и вод, пространственная ритмика молниевых вспышек в искусственных грозах и непреложно ясный грохот громов — все имело и повышенную против прежнего, чисто естественного, красу, и, главное, большой смысл.

Солнце склонилось к закату, небо очистилось от облаков. Но было еще жарко.

Неудобство летающего острова в том, что на нем не чувствуешь ветра — только порывы его. Берн перекатился в тень дубков, выросших у края.

Позади слышались плеск воды, взвизги малышей, изредка вразумляющий голос Ило… Команда «орлов» осела на острове вчера пополудни. Здесь была влюбленная парочка и йог. Парочка, спугнутая возней детей, снялась и улетела, а йог как стоял вот здесь, у дубков, на голове, так и продолжал стоять, пока девочки не повесили ему на ступни по венку из одуванчиков.

Тогда он сердито фыркнул, встал, тоже намерился улететь, но Ило вежливо удержал его и попросил научить детей правильному глубокому дыханию.