Николай Чадович - Клинки максаров

В одном из дальних залов он все же обнаружил несколько десятков прикованных к раме толстокожих доноров, но все они были давно мертвы и изъедены червями. Зато там же ему повстречалась парочка злых, совершенно одичавших мартышек. Добровольно покинуть свое укрытие они не пожелали даже под угрозой клинка. Артему пришлось немало повозиться, прежде чем поймать их и связать крепкой верейкой.

Впрочем, единственного взгляда Надежды оказалось достаточно, чтобы мартышки перестали верещать и кусаться. Воля максара действовала на них эффективнее любой смирительной рубашки.

Выслушав рассказ Артема о том, что он видел в подземелье, Надежда сказала:

— Тогда нужно найти любое крупное живое существо. Мрызла, человека, лошадь. Если я вдруг умру раньше, чем ребенок появится на свет, кто-то должен будет питать его своими соками.

— Вряд ли сейчас в окрестностях цитадели можно найти кого-нибудь. Внушение, которым Стардах погубил твое воинство, разогнало все живое на многие тысячи шагов вокруг. Придется мне самому лечь рядом с тобой на раму.

— Нет. Это может повредить тебе. Не забывай, что ребенок останется на твоем попечении. Ты должен быть здоровым и сильным.

— Возьми мою кровь, несравненная! — Оказывается, Яшт не спал, а уже давно прислушивался к их разговору. — Это я чуть не погубил вас всех. Я виноват в том, что случилось. Страх превратил меня в безвольную скотину.

— Не кори себя понапрасну. — Надежда слабо улыбнулась. — Не тебе соперничать с волей Стардаха. Люди куда более твердые и опытные, чем ты, превращались в его верных прислужников. Вспомни хотя бы Иллабрана.

— После этого позора мне остается только умереть. Позволь мне послужить тебе в последний раз.

— Выбора у нас все равно нет… Но ты не бойся. Это не обязательно означает смерть. Особые средства будут поддерживать твое сердце и помогать легким. Надеюсь, что яд, проникший в мою кровь, опасен только для максаров… А теперь помоги мне встать. — Она тяжело и сухо закашлялась. — Если в этом мире все же есть какая-то высшая сила, она обязана помочь моему ребенку…

Артем уложил их на две соседние рамы, — сначала Яшта, который не создал ему никаких проблем, а затем Надежду, при каждом движении буквально корчившуюся от боли. Раздевал он ее как стеклянную куклу — медленно и осторожно, но когда вместе с сапогом с ее левой ноги сошел приличный лоскут кожи вместе с ногтем большого пальца, Надежда тихо попросила:

— Не надо… Отойди… Я не хочу, чтобы ты видел меня такой…

До последнего момента он надеялся на чудо, на счастливый исход и только теперь убедился, что бесплатных чудес не бывает даже в этом ирреальном мире, что его любимая обречена и что гибель эта и есть расплата за все — за длинную череду жертв, начиная с судьи Марвина и кончая Калекой, за собственную половинчатость, оставившую ее на полпути между добром и злом, за любовь к человеку по имени Артем, за душевную тупость и легкомыслие этого самого Артема, за врожденную трусость жестянщиков и древние грехи максаров. Судьба безжалостно — с кровью — отсекала добрый кусок его жизни, и сейчас, глядя в прошлое, можно было только выть от бессильного и запоздалого раскаяния. Сколько возможностей потеряно, сколько оплошностей допущено, сколько раз они попусту искушали рок!

А мартышки тем временем уже трудились вовсю, подтаскивая необходимый инструмент и снадобья, распарывая и сшивая плоть, старательно возвращая жизнь в тело, для этой жизни уже совсем не приспособленное. Десятки трубок соединяли организм Надежды и Яшта, и его кровь пульсировала в них, а ее — огромной лужей растекалась по полу. Жестянщик дышал глубоко и мерно, словно кузнечные мехи раздувал, и если на фоне этого тяжелого сопения раздавался иногда стон — он принадлежал Надежде. Потеряв власть над телом, она постепенно теряла и хваленую максарскую волю. Как это ни парадоксально, но по мере приближения смерти Надежда все больше становилась похожей на обыкновенного человека.

Однажды, не выдержав особенно мучительного стона, он подошел к ней. Надежда с головы до ног была покрыта толстой коркой густой, а кое-где уже и затвердевшей мази, цветом похожей на гречневую муку. Однако контуры этой новой оболочки не везде соответствовали прежним очертаниям так хорошо знакомого Артему тела, а кое-где под светло-коричневым панцирем что-то явственно шевелилось, словно клубок змей перекатывался. В уголках рта появилась та самая пушистая плесень, которая стала саваном для останков Стардаха. Артем обрывком бинта осторожно стер серый налет, и Надежда, словно очнувшись от дремы, приподняла веки.

Лицо ее невероятно осунулось, но зато глаза стали прежними глазами неискушенной девчонки, еще только смутно догадывающейся о своей печальной судьбе и не изведавшей еще в достаточной мере ни боли, ни страха, ни любви, ни своей собственной страшной власти над живыми существами.

Одна из мартышек спала, по собачьи свернувшись на полу, другая поила Яшта каким-то отваром.

— Видишь, все идет хорошо, — сказала Надежда. — Я жива, и ребенок жив. Сейчас он развивается куда быстрее, чем обычно. Если бы ты знал, как я хочу увидеть его.

— Он выедает тебя изнутри, как птенец выедает содержимое яйца. У тебя на лице остались только глаза да нос.

— В моем теле исчезает только лишнее. А сердце, мозг и все остальное, действительно необходимое для жизни, совсем не пострадает. — Непонятно было, кого она хочет успокоить, себя или Артема.

— Если бы не ребенок, ты могла бы выжить. Спасай не его, а себя! Вместе мы родим еще хоть дюжину детей.

— Уже поздно. Либо жить останемся мы оба, либо он один. Его деяния уже записаны в книге судеб. А сейчас уходи. Отдохни и поешь. А еще лучше — напейся до бесчувствия вина. Мне ты сейчас ничем не поможешь. Не мучай ни себя, ни меня. Мы еще обязательно поговорим.

Сначала он наливал вино в кубок, а затем принялся пить прямо из горлышка кувшина. Мутный тоскливый хмель не принес забытья. Здесь нужен был спирт или добрая водка, но ничего похожего в погребах цитадели не нашлось. Иногда Артем засыпал, но сон этот был страшнее яви — то его душил мертвый Азд, то распинал на раме Стардах, то Калека протягивал ему из ледяной бездны свои щупальца, которые от первого же прикосновения отламывались, как сосульки. А главное, даже во сне он ни на секунду не забывал, что совсем рядом умирает Надежда. Артем просыпался в слезах и холодном поту, пил снова, и от этого ему становилось все горше и горше.

Иногда он начинал тешить себя мыслями, что вот сейчас встанет, доберется до ближайшей цитадели, разнесет ее стены, пригонит самых сведущих в этой жуткой хирургии максаров. Но этот самообман давал лишь минутное облегчение, а стоны Надежды проникали в его каморку даже через дубовые двери.