Андрей Балабуха - Вкус травы

Впереди, у близкого горизонта, догорал неяркий закат, а позади — человеку незачем было оборачиваться, чтобы увидеть это — золотисто поблескивал в последних лучах солнца огромный и вместе с тем невесомый, словно парящий в воздухе купол Фонтаны. Наверху, в темно-синей, пожалуй, даже чуть фиолетовой глубине неба мерцали звезды. И среди них одна. Сейчас она была за спиной, но ее холодный игольчатый свет жег человека. Двойная: голубоватая — побольше и желтая — поменьше. Земля и Луна.

Если долго смотреть на звезды, на глаза наворачиваются слезы. Впервые человек заметил это еще в детстве, но тогда он не знал, почему так. Теперь он знает. Ему объяснил Витька Марлин, бывший одноклассник, ныне — доктор медицинских наук, когда они случайно встретились уже здесь, в Фонтане, и Витька затащил его к себе в институт, где они сидели и разговаривали, а над Витькиной головой висели на стене офтальмоскопические карты, похожие на старинные цветные фотографии Марса…

— А ты? — спросил тогда Витька. — Чем здесь занимаешься?

И когда человек ответил, в воздухе повисло: «Как? Все еще? Бедняга…» И — взгляд. Такой сочувственный, такой соболезнующий, такой сострадающий… Человек постарался скорее распрощаться. Ему было пора идти, его уже ждали в лаборатории…

Взгляды пронизывали всю его жизнь. Такие же, как вот этот, Витькин. Так смотрели на него родители, когда он не стал поступать в Школу высшей ступени. Так смотрели друзья. Смотрели вот уже больше двадцати лет. Так смотрела на него Дина. Никто никогда ничего не говорил. Потому что все они очень хорошие люди. Тактичные. Чуткие. Талантливые. Отец преподавал в Школе высшей ступени. Мать была одним из лучших операторов Объединенного Информатория. Сверстники… Вот Витька — офтальмолог, доктор, автор нескольких солидных работ, без пяти минут светило; Элида Громова — координатор в заповеднике на Венере; Хорст Штейнман — на микроклаустрометре Штейнмана человек работал каждый день… Да, они имели право глядеть на него так.

Солнце постепенно исчезало за горизонтом, и звезд становилось все больше. Они проступали на небе, крупные и едва заметные, — десятки, сотни, тысячи… И на глаза наворачивались слезы, объясняемые простыми и ясными законами физиологии, — теперь человек знал это совершенно точно. И все же…

Человек медленно шел через вересковую пустошь. Легкий ветерок был прохладным и свежим, и все вокруг было таким же свежим и прохладным — краски, запахи, воздух…

Человеку же было душно. Он шире распахнул ворот комбинезона. Солнце исчезло совсем. Только верх золотистого купола над городом еще поблескивал в темном небе. Но свет этот был отраженным. Человек старался дышать ровно и как можно глубже, но ощущение духоты не проходило. Он снова посмотрел на звезды, напоминающие россыпь окон на стене гигантского здания. За каким из этих окон его дом?

…Когда человеку было лет шесть, отец преподавал в Сиднейском отделении Школы, и они жили в школьном городке, в двух часах лету от Сиднея. В их коттедже было семь комнат, в которых властвовал Мурсилис (так звали кота — дань увлечению отца хеттологией; вообще же кот не откликался ни на какое имя и ходил сам по себе).

Мурсилис всегда был игрив и весел. Чего только не выделывал с ним человек, но ни разу кот даже не оцарапал его! Они были друзьями, человек и кот.

Иногда кот словно цепенел. Он часами лежал около кондиционера или медленно бродил по дому, заглядывая во все комнаты и не находя себе места. В такие моменты он не реагировал ни на тривиальную веревочку с бумажкой, ни даже на специально для него сконструированную радиоуправляемую мышь. Взрослые говорили, что кот объелся. Но человек знал истинную причину — недаром они с котом были друзья: коту становилось невыносимо душно в своих семи комнатах, стены давили и угнетали его.

Человек выпускал кота в парк. Мурсилис долго бродил по лужайке, принюхиваясь и словно ища. Потом находил какую-то свою, только ему известную траву.

Никто не учил его этому — домой его принесли еще полуслепым котенком с расползающимися во все стороны лапами. Но он находил. И становился прежним авантюристом, мог часами гоняться за своей мышью или неподвижно замирать — и вдруг стремительно бросаться на невидимый человеческому глазу зайчик, отбрасываемый стеклом наручных часов…

Три года назад человеку стало душно так же, как сейчас. Он ощутил какую-то сосущую пустоту, словно воздух перед ним вдруг стал разреженным, как на вершине Канченджонги. Все вокруг оказалось плоским и черно-белым, словно лента старинного кинофильма. И тогда он вспомнил о Золотых куполах Марса.

История куполов восходила к первым годам освоения Марса. Базы Пионеров были основаны в Мемнонии, Фонтане и Офире. Постепенно они превратились в города-первые города на планете. Еще через полвека над ними воздвигли ауропластовые полусферы — такие же, как когда-то ставили над городами Арктики и Антарктиды. Когда же был осуществлен «проект Арестерра», возродивший марсианскую атмосферу и по сути превративший Марс в некий седьмой континент Земли, необходимость в этих куполах исчезла. Однако они остались — как памятник первопоселенцам.

Купола влекли человека. Свой выбор он остановил на Фонтане, одной из живописнейших областей Марса.

Здесь ему стало дышаться легче. И постепенно жизнь вошла в обычную колею. Он так же работал в лаборатории, такой же, как и на Земле; он встретил Витьку Марлина, и после этого сочувственные взгляды снова стали опутывать его…

Он понял, что Золотые купола оказались красивой сказкой, сияющей земным светом. Под ними не росла трава.

…Когда человеку исполнилось восемь лет, отца перевели в Северно-Уральское отделение Школы. Теперь они жили на Пай-Хое в таком же школьном городке. И коттедж был такой же. Только за окнами, насколько хватало глаз, лежал снег — было это в конце ноября.

Однажды, когда Мурсилис захандрил, человек не смог выпустить его в парк, — травы еще не было. Были только голые черные щупальца кустарника и снег, белый и равнодушный. Но кот упорно сидел под дверью, и когда дверь открылась, — кажется, это пришел отец, — кот увидел снег. Он замер. Понюхал. Попробовал лапой и потом долго брезгливо тряс ею в воздухе.

Весь остаток дня Мурсилис лежал возле кондиционера, грустный и безучастный. А утром он исчез. Его не было нигде. И только от дверей уходила узкая цепочка маленьких следов.